|
|
Владимир Высоцкий называл ее
своей последней любовью. И не потому, что предвидел
свой скорый конец. Просто любой мужик рано или поздно
хочет остановиться и самому себе сказать: "Именно с
этой женщиной я счастливо проживу оставшийся век и умру
с ней в один день". Его возлюбленной в ту пору шел девятнадцатый
год, сам Высоцкий разменял пятый десяток. И отмерено
им было не век и не полвека, а всего-то два года. |
Высоцкий сейчас - что
минное поле. Все, кому не лень, пишут о нем воспоминания,
а потом другие неленивые люди эти воспоминания опровергают.
И непонятно, чего вокруг имени Высоцкого больше: обожания
или совсем недостойной суеты. Так надо ли эту суету приумножать?
Разве можно придумать что-то
новое про роман 19-летней девушки с 40-летним знаменитым
артистом? Слишком неравные весовые категории: у одного чересчур
опыта, другая вся переполнена розовыми соплями. В лучшем
случае он ее перепахал, в худшем - переехал.
Но оказалось, что Оксану Ярмольник
переехать совсем даже непросто. И, наверное, было невозможно
никогда, даже в ее девятнадцать лет.
- Я очень рано
повзрослела - может, потому, что рано умерла мама. Все мои
друзья были старше меня. Сейчас мне кажется, что первые
двадцать лет моей жизни были гораздо сильнее насыщены разного
рода драматическими событиями, чем двадцать последующих.
С восемнадцати
лет я жила одна - разменяла родительскую квартиру и таким
вот образом обеспечила себя жилплощадью. Поступила в текстильный
институт. Деньги зарабатывала тем, что обшивала подруг.
Я все всегда
решала сама: где учиться, с кем дружить, кого любить. В
самые сложные моменты у меня - к сожалению, а может быть,
и к счастью - не было человека, который бы что-то посоветовал,
пальцем погрозил, запретил...
- И тут
вы встретили Высоцкого. Он, наверное, был вашим кумиром...
- Знаете, у меня
никогда не было кумиров. Встретила - и встретила. Он на
меня первый внимание обратил. Я была заядлой театралкой.
С Володей мы столкнулись у администратора Театра на Таганке.
- И вы...
- Не я - он,
что называется, обалдел. Взял телефон, пригласил на свидание.
Как раз перед свиданием я с подругой пошла в Театр Моссовета.
Я даже не помню, что мы смотрели,- весь спектакль я размышляла,
идти мне или нет. И вот мну я в руках программку, верчу
ее... "Слушай,- говорю подруге,- что-то не хочется мне с
ним встречаться". А она: "Ты что?! Да все бабы Советского
Союза просто мечтают оказаться на твоем месте!" Я мысленно
представила бесчисленное количество этих женщин - и пошла.
Итак, мы встретились.
Кумиров у меня не было, но был юношеский максимализм, а
в придачу к нему - уже готовый жених, милый такой мальчик.
Так вот, повинуясь юношескому максимализму, я с женихом
на следующий день рассталась. Я решила, что лучше один день
с таким человеком, как Володя, чем вся жизнь - с тем моим
приятелем.
Владимир Семенович
был абсолютно, совершенно, стопроцентно гениальным человеком.
Более одаренных людей я с тех пор не встречала. У него была
колоссальная энергетика. Где бы он ни появлялся: в компании
друзей или в огромном зале, где давал концерт,- он с легкостью
подчинял своему обаянию и пять человек, и десять тысяч.
Даже партийные чиновники, вставлявшие ему палки в колеса,
на самом деле искали с ним знакомства и просили билет в
театр.
- Но, говорят, он пил.
- Только об этом
и пишут: пил, кололся, алкоголик, наркоман. Вот и представляешь
эдакого доходягу с трясущимися руками, перед которым кокаиновые
борозды и пара шприцев. Это абсолютная чушь. За те два последних
года, что мы были знакомы, Володя снялся в фильме "Место
встречи изменить нельзя" и в "Маленьких трагедиях". У него
были записи на радио, роли в театре, он ездил с выступлениями
по стране. На Одесской студии готовился как режиссер запустить
фильм "Зеленый фургон". Правда, ему не дали.
|
При этом
- да, пил, сидел на игле. Но это было вперемежку с
работой на износ, наперегонки с болезнью.
- У вас не было отрезвления, когда вы
узнавали обо всех его пороках?
|
- Я была безумно
влюблена. И потом, о каких пороках речь - о пьянстве? Тогда
пили абсолютно все, а творческие люди и подавно. Другое
дело, никто ведь не предполагал, что Володе так мало осталось.
Знаете, я сейчас с трудом вспоминаю те годы - ведь что-то
я еще делала, училась. А такое ощущение, что жизнь была
заполнена только им.
Я бы все на свете
отдала, чтобы его вылечить. Но представьте Москву конца
70-х: где лечиться, у кого, как сделать это анонимно? Мы
все боялись, что об этом узнают: за наркотики легче было
попасть в тюрьму, чем в больницу.
Хотя сейчас думаешь:
какая ерунда! Ну узнали бы - и что? Надо было ехать за границу,
ложиться в клинику. Марина два раза устраивала его в лечебницы.
Наступала ремиссия, но ненадолго.
На нем висело
множество людей, и он о своей ответственности никогда не
забывал. Он помогал матери, отцу, двум сыновьям, не говоря
уж о многочисленных приятелях. Кого-то выдавал за границу
замуж или женил. Другой звонил из ОВИРа: "Мне не дают загранпаспорт!"
- и Володя ехал выручать.
- А ответственность
за вас он ощущал?
- Мне кажется,
я в большей степени чувствовала себя ответственной за наши
отношения. И мне было достаточно, что мы вместе. И хотя,
конечно, были и чувства, и накал, и страсть, о том, что
он меня любит, он мне сказал только через год. И для меня
это стало сильнейшим потрясением, моментом абсолютного счастья.
Володя переживал
из-за моей неустроенной судьбы, из-за того, что не мог дать
мне больше. Даже просил у Марины Влади развода. И чего бы
он разводом добился? Стал бы невыездным, и все. А для него
поездки за границу были как глоток воздуха. У него были
сотни друзей в Америке, Франции, Германии. Если бы он развелся,
его бы в Союзе сгнобили или просто бы вышвырнули из страны,
как Галича, Алешковского, Бродского.
Марина была далеко,
я ее воспринимала как Володину родственницу, ее существование
никак не отражалось на наших отношениях. Я вообще не люблю,
когда в моем присутствии о ней плохо отзываются. Люди, которые
Володю любили, были ему близки, для меня не то чтобы святы,
но вне критики.
...Когда Володя
умер, так сложились обстоятельства, что я практически сразу
после похорон ушла из его квартиры. Не то что личные какие-то
вещи - даже документы не взяла. Я позвонила Давиду Боровскому,
нашему общему другу, художнику Театра на Таганке, и попросила
принести мне документы и два обручальных кольца, которые
лежали в стакане - на тумбочке, в спальне. Но они исчезли.
А кольца купил
Володя, чтобы со мной венчаться. Мы были наивными и полагали,
что раз церковь отделена от советского государства, то нас
могут запросто обвенчать и без штампиков в паспорте. Оказалось,
что необходима регистрация загса. Мы объездили половину
московских церквей - безрезультатно. И все-таки Володя нашел
одного батюшку, который подпал под его обаяние и согласился
нас обвенчать. Но не сложилось.
- А вы
как-то привыкали друг к другу, притирались острыми углами?
- С первой минуты
разговора у каждого из нас было ощущение, что встретился
родной человек. У нас было очень много общего во вкусах,
привычках, характерах. Иногда казалось, что мы и раньше
были знакомы, потом на какое-то время расстались и вот опять
встретились. Володя даже вспомнил, что бывал у моих родителей
дома и знал мою маму. Правда, видел ли он меня ребенком,
так и осталось невыясненным.
- Вы отдыхали
вместе?
- Я ездила с
ним на концерты в Тбилиси, в Среднюю Азию, в Минск, в Питер
на машине.
По дороге в Питер
- а Володя как раз привез из Германии "мерседес" - мы подобрали
голосовавшую на обочине семью: мужчину, женщину и ребенка.
Просто стало жалко, кажется, была плохая погода, шел дождь.
И вот они сели
в "мерседес", еще через пару минут поняли, что вообще-то
их везет Высоцкий. И застыли, как скульптуры египетских
фараонов. Так, молча, с каменными лицами всю дорогу и просидели.
- Высоцкого тяготила всенародная слава?
- Это была слава
заслуженная, ведь специально его раскруткой, как это делают
сейчас, никто не занимался. К тому же многие просто не знали
его в лицо, хотя песни Высоцкого слушали и знали все. И
к людям он относился не как к назойливой толпе, а именно
как к людям.
Мы ехали в Минск,
проводница в поезде пристально на Володю посмотрела: "Что-то
мне ваше лицо знакомо. Вы не актер Театра Моссовета?" "Нет,-
ответила я,- он зубной техник". Мы перемигнулись и пошли
в свое купе. Через полчаса приходит к нам проводница. "Как
хорошо,- говорит,- что я вас встретила. У меня что-то десна
под коронкой болит. Вы не посмотрите?"
И Володя, как
заправский стоматолог, долго что-то разглядывал у нее во
рту и потом серьезно так посоветовал поменять мост. В общем,
скучно с ним не было.
- Он вникал
в ваши проблемы, в учебу?
- Его поражало,
что я могу взять карандаш и за пять минут что-то изобразить
на бумаге. Он вообще восхищался людьми, умеющими рисовать,
ужасно завидовал им, тому же Михаилу Шемякину.
Конечно, он вникал
во все. Он ехал за границу, спрашивал: "Что тебе привезти?"
А я же шила. "Привези,- говорю,- шелковые нитки морковного
цвета номер восемь и наперсток".
- Вообще-то
это непросто, я по своему опыту знаю. На весь Париж два
специализированных магазина тканей.
- Володя отвечал
в том же духе: легче, дескать, достать живого крокодила.
В результате он привез коробку - набор для рукоделия, с
ножницами, нитками-иголками, наперстками и прочими вещицами.
Я со всем этим ходила в институт, на занятие, которое называлось
"воплощение в материале". И мне подруги завидовали.
За два дня в
Германии он умудрялся купить мне два чемодана шмоток. Все
с необычайным вкусом подобранное. "Мне нравится,- говорил,-
когда ты каждый день в чем-то новеньком". Или: "А вот это
- моя особенная удача". Удачей была французская сумочка
из соломки или какая-то другая вещь, которая, по его мнению,
мне особенно шла.
И вот представьте
меня во всех этих "Диорах" и "Ив-Сен-Лоранах" во времена
жутчайшего дефицита, когда пара приличной обуви была проблемой.
У меня было восемнадцать пар сапог, меня подружки так и
представляли: "Знакомьтесь, это Оксана, у нее восемнадцать
пар сапог".
- После сапог спрашивать о цветах вроде
бы как и неприлично...
- Однажды весной
я сказала, что люблю ландыши. Утром проснулась от того,
что щелкнула входная дверь - Володя куда-то убежал. Естественно,
он принес ландыши. Но сколько? Ландышами была уставлена
вся комната. Он, наверное, ездил по Москве и скупал цветы
оптом.
В общем, такая
вот сказочная жизнь, где все было перемешано: и его срывы,
и его нежность. Это действительно была какая-то неправдоподобная
любовь. Особенно первый год получился безмятежным. Позже
появилось какое-то предчувствие беды.
- Но почему
такой страшный финал? Может, советская власть виновата?
- Советская власть,
конечно, мешала, но одновременно и помогала. Она вносила
в жизнь такую интригу, такой конфликт. Была борьба, острая
драматургия. Это же как театральная пьеса: чем серьезней
конфликт, тем интересней смотреть. Вот сейчас нет советской
власти - и искусство пресно, примитивно, банально. Свободой
надо уметь пользоваться, а мы этого еще не умеем.
|
А смерть Володи я воспринимаю
как рок, судьбу, от которой не убежишь. Ну не кололся
бы он - умер бы от сердечного приступа или попал под
машину. Он так наотмашь жил, что иначе и не получилось
бы. |
- А что
с вами было потом, когда его не стало?
- Страшный год.
Я ушла в академку, подумывала, не эмигрировать ли. Меня
вызывали в КГБ, пытались завербовать. Я отказалась. Из института
меня не выгнали, но в Болгарию позже не пустили.
Помогли друзья.
Я по-прежнему дружила с актерами Таганки. Мне давали работу,
я училась. Прошло два года, я встретила Леню - и началась
совсем другая история. Но вот ощущение, что Володя многое
в моей судьбе предопределил, у меня осталось. Если бы не
он, все бы сложилось совсем иначе.
Источник информации:
Людмила ЛУНИНА,
фото Александра СТЕРНИНА,
журнал "Карьера" N7, июль 1999.
|