Rambler's Top100

 

МЕСТО ВСТРЕЧИ ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ


Одесская киностудия
по заказу Гостелерадио СССР, 1979 г.
Режиссер С. Говорухин
Жеглов- В. Высоцкий

...Создавая Жеглова, Высоцкий чуть ли не впервые, что называется, вырвался на волю. А вырвавшись, проявил невиданную на съемочной площадке волю творческого порядка. Он подсказывал другим исполнителям "характерность", он диктовал своим поведением в кадре ритм всего эпизода. А однажды, как рассказывают, в отсутствие режиссера, сам снял подряд кадры с "жестом" - тем жестом Жеглова, который, кажется, все помнят: большой палец, даже в воздухе - как на плоскости. Со стороны могло показаться - трюкач. Но монтажное распределение этих кадров дало определенный смысловой и пластический стержень не только роли, но и фильму в целом. Высоцкий ни разу не сделал этого жеста зря. Он точно определил моменты, когда именно этим жестом Жеглов коротко заявляет свою правоту и начало действий.

Н. Крымова. "Наша профессия - пламень страшный". - Аврора, 1984, ? 9

 

Сначала я услышал запись.
Кто это? Откуда? Судя по песням - воевал, много видел, прожил трудную жизнь. Могучий, голос, могучий темперамент. Представлялся большой, сильный, поживший... И вот первое знакомство. Мимолетное разочарование. Стройный, спортивный, улыбчивый московский мальчик. Неужели это тот, тот самый?! Живой Высоцкий оказался много интереснее воображаемого идола. Запись сохраняет голос, интонацию, смысл песни. Но как много добавляют к этому живая мимика талантливого актера, его выразительные глаза, вздувшиеся от напряжения жилы на шее. Высоцкий никогда не исполнял свои песни вполсилы. Всегда, везде - на концерте ли, дома ли перед друзьями, в палатке на леднике, переполненному ли залу или одному-единственному слушателю - он пел и играл, выкладываясь полностью, до конца, до пота.
Какое необыкновенное счастье было - дружить с ним. Уметь дружить - тоже талант. Высоцкий, от природы наделенный многими талантами, обладал еще и этим - умением дружить. Мне повезло, как немногим. Счастливая звезда свела меня с ним на первой же картине. Было еще несколько фильмов, еще больше - замыслов. И между ними - это самое незабываемое - тесное общение так, без повода... Иной раз листаешь старую записную книжку и среди пустых, незначительных записей натыкаешься на такие строки: "Приезжал Володя. Субботу и воскресенье - на даче. Написал новую песню". Помню, встретил его в аэропорту, в руках у него был свежий "Экран" - чистые поля журнала исписаны мелкими строчками. Заготовки к новой песне. Значит, работал и в самолете. Отдыхать он совершенно не умел. Потом на даче, когда все купались в море, загорали, он лежал на земле, во дворе дома, и работал. Помню, готовили плов на костре. Кричали, смеялись, чуть ли не перешагивали через него, а он работал. Вечером спел новую песню. Она называлась "Баллада о детстве".
Ему никто не говорил Владимир Семёнович. все называли его Володей. его не просто любили. Каждый ощущал себя с ним как бы в родственных отношениях.
Будем называть его Володей и мы.

Летом 66-го мы снимали "Вертикаль" на Кавказе.
Актерам довелось пожить недельку в палатке под ледником. Надо было набраться альпинистского опыта, вообще "почувствовать" горы. Особенно Володе. Мы очень рассчитывали на песни, которые он напишет. Без них картина не могла состояться.

В это время на пике Вольная Испания случилось несчастье. Погиб альпинист, товарищи безуспешно пытались снять его со стены. На помощь двинулись спасательные отряды. Шли дожди, гора осыпалась камнепадами. Ледник под вершиной стал напоминать поле боя - то и дело вниз по леднику спускались альпинисты, вели под руки раненого товарища, кого-то несли на носилках. Палатка наших актеров превратилась в перевязочный пункт. Здесь восходителей ждал горячий чай, посильная помощь.

Происходило нечто значительное и драматическое. Можно же было подождать неделю, пока утихнет непогода, в конце концов, тот, ради кого рисковали жизнью эти люди, все равно был уже мертв. Но нет, альпинисты упрямо штурмовали вершину. Это уже был вызов. Кому? Володя жадно вслушивался в разговоры, пытался схватить суть, понять, ради чего все это... Так родилась первая песня:


Да, можно свернуть,
Обрыв обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа.


Альпинисты считали его своим. Верили, что он опытный восходитель. А он увидел горы впервые за два месяца до того, как написал ставшие такими популярными песни о горах.

Люди воевавшие были уверены, что он их боевой говарищ. Такая правда, такая ободранная до крови правда лезла из его военных песен. А ему, когда началась воина, исполнилось три года.

Он был мужчина, если хотите. По природе своей, героическому нутру он должен был, вероятно, пойти в моряки, в летчики, в солдаты. Но для этого надо было иметь несколько жизней. Поэтому он в песнях проживал то, что хотел бы прожить в жизни. Он, будучи артистической натурой, как бы становился на мгновение тем, кем хотел быть. Свою несостоявшуюся ипостась находил он в этих песнях.

Но мало хотеть, надо знать. Судя по его песням, он всегда знал предмет досконально. Откуда? У него была изумительная память, а слушать он умел, как никто. Это редкий дар. Мне кажется, не умеющий слушать, слушающий самого себя (таких мы часто встречаем в компании), как художник слова - конченый человек. Ему уже не узнать ничего нового, поскольку ничего не услышать.

Для Володи общение с интересными людьми значило очень много. Он как поэт питался тем, что видел и слышал. Для него интересные люди были окном в мир, куда он, перегруженный заботами, не имел легкого доступа. Он искал таких встреч.

Однажды пришел к нему человек удивительной судьбы, золотоискатель из Сибири. я видел, как Володя слушал его. Весь - напряженное внимание, боязнь упустить слово из рассказа. Живая реакция на смешное, искренняя боль в глазах, когда речь заходит о несправедливости. И опять добрая улыбка, раскрепощающая собеседника, робевшего поначалу перед любимым поэтом, популярным артистом. Человек этот рассказывал всю ночь. Володя несколько раз брал гитару, начинал песню, но обрывал ее, откладывая гитару в сторону. Выстраданное другими всегда казалось ему более значительным, чем свое, собственное.

Снова обращаюсь к записной книжке. "Август 68-го. Лечу в Красноярск. Оттуда - поездом до станции Мана. Потом - пешком. Глубокой ночью вхожу в село. Оно расположено на берегу саянской речки и называется очень красиво - Выезжий Лог. Бужу всех собак, с трудом нахожу нужный мне дом. Стучу..."

Открыл мне Валерий Золотухин. Они с Володей снимались тут в "Хозяине тайги". В доме темно - ни керосиновой лампы, ни свечки, электричество отключили в одиннадцать часов вечера. Мы обнялись в темноте. Володя сказал...

Что может сказать разбуженный среди ночи человек, которому в шесть утра вставать на работу? Каждый, наверное, свое. Но я точно знаю теперь, что скажет истинный поэт.

- Какую я песню написал! - сказал Высоцкий.

Валерий протянул ему гитару. я еще рюкзака не снял, а они уже сели рядышком на лавку и запели на два голоса "Баньку". Никогда больше не доводилось мне слышать такого проникновенного исполнения.

Недавно меня повели слушать нового барда. "Как? Вы ещё его не слышали? Это же преемник Высоцкого !"
Я не поверил, но всё-таки пошёл.
Бард заставил прождать себя полтора часа. как он обьяснил потом усталым голосом, поёт Он с десяти утра. В этот день он уже дал несколько концертов.
Что ж, новые времена, новые нравы. Жаль только, что Высоцкий не имел такой свободы для концертной деятельности. Время близилось к часу ночи. Но вот появился и сам бард. За ним двигался могучий дядька, может быть, телохранитель - нес его гитару. Бард проследовал за кулисы, поужинал, а возможно, выпил чашку кофе или просто выкурил сигарету-для хриплости, для похожести - и наконец появился на сцене. На нем были грязные кроссовки, мятые, похожие на кальсоны штаны, маечка - все, что положено кумиру молодежи восьмидесятых годов. Я вспомнил, как одевался для концерта Высоцкий. Скромно, продуманно, с достоинством. Хотя внешне всегда одинаково: начищенные туфли, отутюженные брюки, рубашка. Зимой - пуловер или свитер. Он хотел, чтобы его уважали. И сам с огромным уважением относился к тем, для кого пел и работал.
Бард стал петь. Недоумение мое росло от песни к песне. В чем же они видят похожесть? Во-первых, не артистичен. Да с Высоцким и невозможно сравняться. Не музыкален. Хриплый голос, лишенный какого-либо диапазона, и десяток Володиных аккордов положения не спасают. Чем больше вслушивался в тексты песен, тем яснее. понимал, что налицо отсутствие, так сказать, присутствия - самой поэзии. Больше всего смутила публика, смотрю вокруг - многим нравится, хлопают. Неужели все должно было обернуться таким глупым фарсом! Явление Высоцкого, глашатая двадцатилетия, сменилось появлением вот такого самоуверенного барда. Вино перебродило и превратилось в уксус. И люди - может быть, те самые, что восхищались необычайной образностью поэзии Высоцкого, высоким качеством его стихотворной строки - с наслаждением слушают сегодня вот это:

В шумном городе Одессе
Золотых немало песен,
С детства я люблю их красоту,

Это из песни об Одессе. "Только что сочинил",- с гордостью признался бард. Бедный, бедный! И не подозревает, каким он является лакомым, прямо-таки изысканным блюдом нашего гурмана от подобной "поэзии" - пародиста Александра Иванова.

Однажды мы жили с Володей в Доме творчества кинематографистов. Пытались сочинить детектив. Сюжет шел плохо и вскоре застрял окончательно. Запутались мы на "кранцах" - сюжет был морским. Я, считавший себя знатоком морского дела, уверял насчет "кранцев" одно, Володя - другое. Мы поссорились.. Примерно год спустя в случайном разговоре с моряками я с удивлением обнаружил, что Высоцкий прав. Потом мне не раз приходилось изумляться его удивительной осведомленности о предмете или области, весьма отдаленной от рода его занятий
В 68-м году физики Сибирского филиала Академии наук показывали нам настоящий ускоритель. Обьяснял что к чему молодой бородатый учёный. Вскоре я отвлёкся от обьяснений так как перестал что либо понимать. Смотрю, Володя кивает, поддакивает. Ну, думаю, играет. А на самом деле ничего не понимает как и я. Вдруг он стал задавать вопросы бородатому физику. Вопрос - ответ. Вопрос - ответ. Словно мячики кидают друг другу. Вскоре я понял, что мой друг свободно разбирается
в предмете разговора. А ведь он был чистым гуманитарием! Вот еще один штришок, который не грех добавить к портрету Высоцкого. Но вернемся к нашим баранам. То есть к "кранцам", которые нас рассорили. Плюнули мы на сценарий - каждый занялся своим делом. Спустя некоторое время Володя буркнул:
- Расскажи мне про шахматы.
"Ага,- подумал я,- скоро появится песня про мои любимые шахматы". Он как раз находился в "спортивной полосе" своего творчества. Я стал объяснять: игра начинается с дебюта... начала бывают разные... например, "королевский гамбит", "староиндийская защита"...
- Хватит! - сказал Валодя. - Этого достаточно. Я обиделся - с таким шахматным багажом приступать к песне о шахматах?! Он замолк на полтора дня, что-то писал мелкими круглыми буквами, брал гитару, пощипывал струны. Именно так - не подбирал мелодию, а как бы просто пощипывал струны, глядя куда-то в одну точку. На второй день к вечеру песня была готова. Она называлась "Борьба за шахматную корону".
Она меня поначалу разочаровала. Не знаю уж, что я ожидал, помню даже обиделся за шахматы. Ну что это за ерунда, в самом деле:

Мы сыграли с Талем
десять партий
В преферанс, в очко
и на бильярде,
Таль сказал "Такой
не подведет".

Через неделю мы сели с Володей в поезд. Я ехал в Одессу, он - в Киев. У него там было два концерта. Конечно же я задержался в Киеве и пошел с ним на концерт. На нем он впервые решил попробовать на публике "Шахматную корону". Что творилось с публикой! Люди корчились от смеха - и я вместе с ними. Смешное нельзя показывать одному человеку, смешное надо проверять на большой и дружелюбно настроенной аудитории. После истории с "Шахматной короной" я это хорошо понял. И конечно, не надо ему было ничего знать о шахматах. Потому что это песня не о шахматах, а о жизни. Нет у Высоцкого песен о море, о небе, о земле. Все они - о нашей жизни, о нас. И спорт для него - модель жизни. Неудивительно, что главные действующие лица его спортивных миниатюр - отнюдь не герои. Но это может обидеть только тех, кто воспитан на банальных песнопениях во славу советского спорта. Панегирики же никогда не были амплуа Высоцкого. Ведь что отличает поэзию Высоцкого? Высокая гражданственность. Активная позиция автора. Все, что мешает, все, что оскорбляет и порочит наше общество,- безжалостно высмеять! А высмеять - значит раздеть, обнажить гнилую сущность. Поэтому так велика очистительная сила его стихов и песен. Поэтому так много в них смешных, нелепых, глупых, попросту отвратительных персонажей. Только слепой, глухой может отождествлять их с личностью автора.
Вот и спорт. В нём как в жизни, есть плохое и хорошее. Есть те, кто рвётся на пьедестал только потому что знает: "первым - лучшие куски". И есть те, для которых спорт - это борьба с самим собой, с собственными слабостями, победа - победа над самим собой.

И пусть пройдёт
не малый срок.
Мне не забыть,
Что здесь сомнения я смог
В себе убить…


Песня о горах, об альпинистах - значит, о спорте. Но она о жизни.
В жизни трагическое и смешное - рядом. У Высоцкого юмор присутствует даже в стихах высокого трагического накала. Что уж говорить об остальных стихах -там просто золотые россыпи юмора. Он всегда жил очень быстро. Быстро работал, быстро ел, быстро передвигался, на сумасшедшей скорости водил машину, не выносил поезда - летал самолетом. В последнее время его жизненный темп достиг предела. Четыре-пять часов - сон, остальное - работа. Рабочий день его мог сложиться, скажем, таким образом. Утром - репетиция в театре. Днем - съемка или озвучание, или запись на "Мелодии". Потом - концерт где-нибудь в Дубне. Вечером - "Гамлет". Спектакль немыслимого напряжения: свитер в антракте - хоть выжимай. Ночью - друзья, разговоры. После спектакля у него, на Малой Грузинской, всегда полно народу. Тут можно встретить кого угодно: писателя, актера, музыканта, таксиста, режиссера, врача, художника, бывшего вора "в законе", академика, маркера, знаменитого иностранного артиста и слесаря. К нему тянулись люди, и он не мог без них - он должен был знать обо всем, что происходит в жизни.
Надо бы сказать еще вот о чем. Он, чей рабочий день был загружен до предела, вынужден был отнимать у себя время - отнимать у поэзии! - на решение разных бытовых вопросов своих друзей. Помогал всем, кто просил помочь. Одному "пробивал" машину, другому - квартиру, третьему - сценарий. Больно говорить об этом, но многие его знакомые нещадно эксплуатировали его популярность и возможность войти в любые двери - к любому начальнику.
Володя любил ночные разговоры. Сам заваривал чай, обожал церемонию приготовления этого напитка. Полки на кухне были заставлены до потолка банками с чаем, привезенным отовсюду. И только глубокой ночью, почти на рассвете, когда все расходились и дом затихал, он садился к столу и сочинял стихи. Квартира - своя квартира - появилась у него за пять лет до смерти. Он с любовью обставил ее, купил стол, за которым когда-то работал Таиров, страшно гордился этим. Но писал всюду, в любых условиях. Писал быстро. Долго проходил только процесс обдумывания. Бывало, сядет напротив телевизора и смотрит все передачи подряд. Час, два... Скучное интервью, прогноз погоды, программу на завтра. В полной "отключке", спрашивать о чем-нибудь бесполезно. Обдумывает новую песню. Вот так и жил ежедневно, из года в год... Такой нагрузки не мог выдержать ни один нормальный человек. Где-то в это время в его сознании возникло ощущение близости конца. Вылилось в хватающее за сердце; "Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее."
И мне в разговоре :"Знаешь, я всё чаще стал задумываться - как мало осталось!"
Оказалось он был прав. Осталось мало, а сделать надо ещё много. Хотелось попробовать себя в прозе, сочинить сценарий, пьессу, заняться режиссурой. Виды творчества многообразны, а он был разносторонне одарённым человеком. И темп жизни взвинтился до немыслимого предела.
В кино он сыграл меньше, чем мог бы и меньше
чем хотел. "Пробовался", но до съемок дело не доходило. Многие из "проб" погибли, кое-что уцелело - например отличная проба на Пугачева к фильму А. Салтыкова. У меня сохранилось несколько его грустных писем.
-Утвердили меня в картину
-"Земля Санникова". Сделали ставку, заключили договор, взяли билет. С кровью вырвал освобождение в театре, а за день до отъезда мосфильмовский начальник сказал:
- Его не надо.
- Почему? - спросили режиссеры.
- А не надо, и все!
Сегодня кинематографисты пытаются освободиться от пут, связывающих свободный полет фантазии. Как порадовался бы Володя! Он всегда говорил об этом. Раньше - с яростью, последние годы - с горьким сарказмом. "Но ведь про что-то можно снимать? - писал он мне.- Например про инфузорий? Хотя… Ткнуться некуда - и микро и макромиры под чьимнибудь руководством".

Там же, в Красноярске, он снимался еще в одной картине. Это был фильм режиссера В. Бычкова "Мой папа - капитан". На палубе пароходика, идущего по Енисею, Володя пел одну из своих песен. Не знаю почему, но этот фильм вышел на экраны без Высоцкого.

Только к концу жизни он понял, какое это облегчение, что его узнают не все. В кино он снимался достаточно мало, о телевидении до "Места встречи" вообще не могло быть речи. А до этого его мало кто узнавал, особенно в начале его карьеры. Первое время он даже огорчался: каждый житель огромной страны знает его имя, но в лицо никто не узнаёт.

Тогда же, в 68-м, на обратном пути из Красноярска мне надо было на один день заехать в Новосибирск к знакомым. А Володя всегда был легок на подъем - и мы решили поехать вместе: он хотел посмотреть Академгородок.

Ночь. Подошел полупустой поезд. В вагоне две проводницы - девчонки-практикантки. Володя говорит:

- Девочки, дайте нам отдельное купе - мы хоть отдохнем как следует.

- Хорошо,- говорит одна из них.- Но у тебя, я вижу, гитара. Тогда ты нам споешь!

Только поезд тронулся - они пришли к нам. Володя спросил:

- Ну что вам спеть?

Одна говорит:

- Из "Вертикали" что-нибудь знаешь?

- Знаю.

А вторая:

- А он похож на этого, бородатого.

И вот Володя пел им под стук колес всю ночь, почти до утра, пел вполголоса, чтобы не мешать соседям.

Бедные девчонки так и не узнали, с кем они ехали. Как бы они были счастливы, если бы знали, что весь репертуар Высоцкого исполнял им в этом ночном поезде сам Высоцкий!

Можно сказать, что не я пригласил Высоцкого на картину "Место встречи изменить нельзя", а он - меня.

Однажды он говорит мне:

- Знаешь, тут мне Вайнера сказали, что у них для меня есть хорошая роль. Ты почитай роман, мне сейчас некогда - в Парижск уезжаю... (Именно так он называл этот город.)

Я взял у него роман, он назывался "Эра милосердия", прочел и... просто обалдел. Когда Володя приехал, я сказал ему:

- Роман, действительно, классный, и роль потрясающая. Ты ничего похожего еще не играл, представляю, как ты это сделаешь...

И когда мы сразу после этого разговора поехали к Вайнерам, Володя еще не читал книги (впрочем, авторы этого так и не узнали). Нас встретили два добродушных полных человека, два гостеприимных хозяина, любители поговорить, посидеть за столом... Мы понравились друг другу, быстро нашли общий язык - наши представления о фильме не расходились - ив общих чертах договорились о совместной работе.

Володю я мог бы утвердить и без проб, потому что для меня, как и для всех нас, было ясно, что эту роль должен играть только он. Но это происходило в те времена, когда он еще ни разу не появлялся на телеэкране, а тут - такая одиозная фигура - в пятисерийном фильме! Поэтому я сделал на эту роль несколько проб других актеров, которые заведомо не могли тягаться с Высоцким. И когда показывал руководству пробы, я показал и эти пробы, которые были, конечно, гораздо хуже проб Высоцкого. Начальство это очень убедило.

- Конечно, только Высоцкий! - сказали они и довольно легко утвердили его на роль.


Рабочий момент сьёмок фильма.
Фото предоставил Сергей Алексеев



Книга ему тоже очень понравилась. Когда мы писали режиссерский сценарий, он приезжал к нам в Переделкино, принимал участие в работе. В частности, Володя придумал историю с фотографией Вари, приклеенной на дверь среди других фотографий, когда в сцене в подвале надо было дать Шарапову какой-то знак - указать дверь, ведущую к спасению.

Он очень хотел спеть в этом фильме. Среди предлагавшихся им песен были и "За тех, кто в МУРе", и "Песня о конце войны", и "Баллада о детстве". Но, хотя песни мне и нравились, я был категорически против. Я считал, что это разрушит образ, и это будет уже не капитан Жеглов, а Высоцкий в роли капитана Жеглова. Володя обижался, мы ссорились. А однажды, когда я попросил его спеть в кадре песню Вертинского, он ответил:

- Если ты не хочешь, чтобы я спел свое, не буду петь и Вертинского.

Нашел в записной книжке такую запись. "Володя: у меня все наоборот - если утону, ищите вверх по течению".

Откуда это? Так не похоже на Высоцкого. Он был человеком, который твердо знал - куда, ради чего и на что он идет. Хотя...

Так хотел сниматься, так волновался: утвердят - не утвердят на роль Жеглова, и вдруг...

10 мая 1978 года-первый день съемок. И день рождения Марины Влади. Мы в Одессе, на даче нашего друга. И вот - неожиданность. Марина уводит меня в другую комнату, запирает дверь, со слезами просит: "Отпусти Володю, снимай другого артиста". И Володя: "Пойми, мне так мало осталось, я не могу тратить год жизни на эту роль!"

Как много потеряли бы зрители, если бы я сдался в этот вечер.

Однажды, когда я рассказал этот случай на встрече со зрителями, из зала пришла записка: "А стоит ли год жизни Высоцкого этой роли?"

Вопрос коварный. Если бы год, который заняли съемки, он потратил на сочинение стихов, тогда ответ был бы однозначным: не стоит! Быть поэтом - таково было его главное предназначение в этой жизни! Но у Володи были другие планы, я знал их, и мы построили для него щадящий режим съемок, чтобы он мог осуществить все задуманное: побывать на Таити, совершить гастрольное турне по городам Америки...

Он давно подумывал о режиссуре. Хотелось на экране выразить свой взгляд на жизнь. Возможность подвернулась сама собой. Мне нужно было срочно уехать на фестиваль, и я с радостным облегчением уступил ему режиссерский жезл.

Когда я вернулся, группа встретила меня словами: "Он нас измучил!"

 


Фото предоставил Сергей Алексеев



Шутка, конечно, но, как в каждой шутке, тут была лишь доля шутки. Привыкших к долгому раскачиванию работников группы поначалу ошарашила его неслыханная требовательность. Обычно ведь как? "Почему не снимаем?" - "Тс-с, дайте настроиться. Режиссеру надо подумать". У Высоцкого камера начинала крутиться через несколько минут после того, как он входил в павильон. Объект, рассчитанный на неделю съемок, был "готов" за четыре дня. Он бы в мое отсутствие снял всю картину, если бы ему позволили.

Он, несущийся на своих конях к краю пропасти, не имел права терять ни минуты.

На зато входил он в павильон абсолютно готовым к работе, всегда в добром настроении и заражал своей энергией и уверенностью всех участников съемки. По этой короткой пробе легко было представить его в роли режиссера большой картины.

Зато на тонировке с ним было тяжело. Процесс трудный и не самый творческий - актер должен слово в слово повторить то, что наговорил на рабочей фонограмме, загрязненной шумами, стрекотом камеры. Бесконечно крутится кольцо на экране. Володя стоит перед микрофоном и пытается "вложить в губы" Жеглова нужные реплики. Он торопится, и оттого дело движется еще медленнее, он безбожно ухудшает образ. "Сойдет!" - кричит он. Я требую записать еще дубль. Он бушует, выносится из зала, через полчаса возвращается, покорно становится к микрофону. Ему хочется на волю, а кольцо не пускает. Ему скучно, он уже прожил жизнь Жеглова, его творческое нутро требует нового, впереди ждут Дон Гуан и Свидригайлов, а внизу, у подъезда, нетерпеливо перебирают ногами и звенят серебряной сбруей его Кони.

Консультантом на фильме был заместитель министра МВД СССР генерал-лейтенант К. И. Никитин. Он просил, чтобы Жеглов хотя бы раз показался на экране в милицейской форме. Ёту просьбу мне необходимо было выполнить, потому что за это я рассчитывал получить возможность оставить, к примеру, сцену, где Жеглов подбрасывает в карман Кирпичу кошелек, да и вообще предполагал, с какими огромными трудностями мы столкнемся при сдаче картины. Но Высоцкий был неумолим: - Нет, форму я не надену ни за что! Для него милиционер сталинских времен ассоциировался с теми людьми, которые творили то страшное беззаконие. Он столько был наслышан об этом и так больно это переживал, что все, что было связано с милицией, не переносил на дух.

И тогда мне пришлось придумать ему сцену, где он стоит у зеркала в кителе и произносит примерно такой текст:

- Вот, Шарапов, моя домашняя одежда, вроде пижамы.

- Почему? - спрашивает Шарапов.

- Да потому что никогда не носил, да, наверное и носить не придется.

Потом он, с большим трудом уговоренный мной садится в этом кителе к роялю и произносит несколько строк из "Лилового негра" Вертинского, но, будучи верным своему слову не петь, каждый раз перебивает их репликами, обращенными к Шарапову. И тут же снимает китель. Это и осталось единственным его появлением в милицейском мундире.

А трудности с приемом картины действительно были немалые: многие реплики, какие-то жаргонные выражения просто возмущали тогдашнее "высоконравственное" руководство МВД. И, конечно, если бы не совпадение некоторых обстоятельств, картина в таком виде никогда бы не вышла на экран.

Он ушёл от нас 25 июля 1980 года. А за год до этого, 25-го же июля, у него перестало биться сердце и остановилось дыхание. Медики называют это клинической смертью.
Было это в жару в Средней Азии. Рядом, к счастью, оказался врач. Он стал дышать за него, делать массаж сердца. Укол в сердечную мышцу - и сердце задвигалось. Как Володя поступил? Лег на полгода в больницу, затих, перестал "выкладываться" на концертах и выжимать свитер в антрактах? Ничего подобного! На следующий день он улетел в Москву, а еще через день поехал в аэропорт встречать самолет, на котором летел спасший его врач. Самолет из-за непогоды сел не в Домодедове, а во Внукове. Он помчался туда.
Врач был потрясен, когда открылась дверь в самолете (Володю любили и многое ему позволяли) и в нее вошел Высоцкий.
Зачем я вспоминаю все это? Из этих крупиц характера может сложиться образ поэта, не жалевшего себя, целиком отдавшего себя друзьям, искусству, своим песням. Людям! Он жил для них, работал для них, и они ему платили огромной любовью. Если бы Высоцкого спросили, сколько у него друзей, он бы сбился со счета. Но он не подозревал, как много их обнаружится после его смерти. В этом нет ничего удивительного. Он так легко сходился с людьми, так был контактен, как принято нынче говорить, так улыбчив, так расположен к собеседнику, так умел его разговорить. заставить выдать сокровенное, с таким неподдельным интересом слушал его и, расставаясь, так искренне просил не забывать, звонить, навещать, что человек, только что с ним познакомившийся, уходил от него в убеждении, что именно его отметил, выделил из толпы Володя, и навеки записывал Володю в свои близкие друзья. Лучшая его роль - Гамлет. Жеглова он "сыграл", а Гамлета "прожил". Для меня Гамлет - это и есть сам Высоцкий. Для него всегда существовал вопрос: быть или не быть? Как жить? Доживать ли свой век тихо, спокойно, прислушиваясь к стукам в сердце, или остаться таким, каким ему предназначено быть? Вести ли эмоциональную, беспокойную жизнь поэта или оттягивать, отодвигать неотвратимое? Быть или не быть?
Он умер рано.
Впрочем, как посмотреть... Он жил в таком темпе, так проживал отпущенное ему время, оставил такой заметный след в театре, так ярко вспыхивал на экране и, главное, оставил столько стихов, которые навсегда "останутся в строю",- нет, такую жизнь нельзя считать короткой!


Станислав Говорухин

Из книги ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ Кинематографические воспоминания 1989г
Собеседник ноябрь 1986 г


Наверх

 





Реклама
на irrkut.narod.ru
Закрыть [x]