Людмила Владимировна Абрамова - вторая жена В.С. Высоцкого прожила с ним семь лет, с 1961 по 1968 год, имеет от него двоих детей. Она вспоминает:

"... Если следовать фактам, то это было так. Мне предложили - практически без проб - войти в картину "713-й просит посадку". Актриса, которая там работала, отказалась. И я поехала в Ленинград: снималась я в Ленинграде в первый раз, но была там не в первый, - и у меня в Ленинграде было много хороших и интересных знакомств. Поехала с удовольствием, и все мне в Ленинграде страшно нравилось: студия, гостиница... Снималась - в кои веки вги-ковцам разрешили сниматься! Но я была без денег; оформить-то меня оформили, но пока поставят зарплату, пока то, пока се... А попросить аванс мне тогда и в голову не приходило. Денег не было: то немногое, что у меня было, я проела в первые два дня. А уже самые последние деньги я истратила в ресторане гостиницы "Европейская", в "Восточном зале". В такой компании: художник Гера Левкович, драматург Володин, актер Карасев, - в общем, приятная, дружеская, милейшая компания. Главным образом, мы ели - не такие уж мы были пьющие люди. Просто хорошо наелись и поздно вечером я поехала в гостиницу, они меня провожали. У каждого осталось по три копейки, чтобы успеть до развода мостов переехать на трамвае на ту сторону Невы. И я - уже буквально без единой копейки - подошла к гостинице и встретила Володю. Я его совершенно не знала в лицо, не знала, что он актер. Ничего не знала. Я увидела перед собой выпившего человека - и пока я думала, как обойти его стороной - он попросил у меня денег. У Володи была ссадина на голове, и несмотря на холодный, дождливый ленинградский вечер, - он был в расстегнутой рубашке с оторванными пуговицами. Я как-то сразу поняла, что этому человеку надо помочь- Попросила денег у администратора - она отказала, Потом обошла нескольких знакомых, которые жили в гостинице, ни у кого ничего не было. И тогда я дала Володе свой золотой с аметистом перстень - бабушкин, фамильный, действительно старинный. Володя отнес перстень в ресторан: там что-то произошло, он разбил посуду - была какая-то бурная сцена. Его собирались не то сдавать в милицию, не то выселять из гостиницы, не то сообщать в студию. Володя отнес перстень с условием, что утром он его вернет. После этого он поднялся ко мне в номер - там мы и познакомились... Собственно говоря, мы и познакомились на том, что войдя в номер, Володя предложил мне стать его женой. Нельзя сказать, что с моей стороны это была любовь с первой секунды... Все-таки, это было очень давно - и когда я сейчас себя тогдашнюю вспоминаю, то думаю, что там было очень много позы. Сколько хорошего, столько и плохого, может быть плохого даже больше."......

....."А в ту минуту я вообще не думала, что будет какое-то длинное будущее. Да, у меня была решимость: если я выйду замуж, то это все!. Но в этом тоже было фрондерство... Даже если бы Володя оказался бы не тем, кем он оказался, я бы все равно из самоупрямства осталась с ним. Да, наверное бы, осталась. Но довольно скоро я поняла, что сама - первой - я не смогу уйти, - и не только из упрямства перед собой... А просто не смогу.
На следующее утро Володя выкупил кольцо и мы вместе поехали на студию. Мы торопились, опаздывали... Володя знал, что мы снимаемся вместе, а я не знала. Для меня понимание пришло только тогда, когда мы оба вынули мосфильмовские пропуска... Вошли в студию, поднялись на один этаж, зашли в одну группу. И потом между собой это не выясняли. Но как будто что-то нас вело, как будто это должно было случиться. Ощущение точности замысла и высшей справедливости. Мы очень хорошо жили в Ленинграде. Снимались... Ели "некондиционные" пончики в соседней "Пончиковой". Если пончики получались кривые, то их откидывали в брак. И Володя договорился, что все кривые - наши... Но по временам были какие-то деньги. Мы ели в ресторане гостиницы. Кстати, Володю в гостинице все любили, несмотря на тот скандал. Все очень любили.
Еще я помню, как Володя красиво дрался. Тогда он потряс мое воображение, - почти как пением. Мы сидели в ресторане и ели из одной мисочки двумя вилками бефстроганов. И вдруг пристал какой-то мужик. Но не успел он начать приставать ко мне, как Володя полез драться... Бог мой! Весь ресторан повскакивал с мест, скатерти и графины летали в воздухе! Именно так снимают "каскады" в кино. Володя выскочил из пиджака, выскочил из свитера, четыре человека хватают его с разных сторон, вдруг он уже на столе! А музыканты стояли на сцене и "балдели". В драку они не вмешивались, но молча "болели" за Володю. И когда стало ясно, что он победил всех - нам принесли бесплатный ужин... Все получили удовольствие......"

".....Несколько раз мы летали в Москву. Летали на ноябрьские праздники. И чтобы не тратить деньги на билеты, - студия такие праздничные поездки естественно, не оплачивала, - мы летели с тем летчиком, который был консультантом на картине. Звали его Спартак, а фамилия Гриневич... он нас возил в кабине самолета безо всяких билетов. Потом съемки закончились и мы вернулись домой. Конечно, вся моя семья пришла в ужас. Не потому, что Володя показался им глупым, и не потому, что они подумали: он - нечестный и неблагородный человек. Нет. Может быть, у них было какое-то тщеславие: я - студентка, снимаюсь в главной роли! Может быть, они ждали чего-нибудь необыкновенного. Человек высокого роста, придет в костюме, с цветами и сделает препозицию насчет их дорогого дитя. Во всяком случае, они приняли нас прохладно. А у меня это отдалось потом тем, что с момента рождения Аркаши я уже думала, что буду чьей-то свекровью. Что мой ребенок кого-то мне приведет. И наверное, это было хорошо, что я увидела, как это ужасно, когда не с первого раза все хорошо.
И Нина Максимовна - Володина мама. Поначалу она отнеслась к этому сдержанно. Тем более, что она знала, что Володя уже женат на Изе (Иза Константиновна Высоцкая ~ первая жена В.С. Высоцкого). Потом я познакомилась с Семеном Владимировичем Высоцким и тетей Женей, и одновременно с большим количеством родных Володи. В Киев уезжала мать Семена Владимировича - Дарья Алексеевна. И там на вокзале были все: и дядя Леша (Алексей Владимирович Высоцкий) с тетей Шурой, Лида Серповна с Виталиком. И мы все познакомились. Там мне казалось немного теплее, но в тоже время я почувствовала: "Да, праздничная атмосфера, да, семейная торжественность, а что внутри - Бог знает как".
Первое время мне было стыдно, что Володю моя семья не очень приняла, -за исключением бабушки, ей он понравился сразу. Было стыдно, что я не каноническим способом попала в Володину семью. Но все это на нас не очень влияло. Конечно, всех смущало то, что мы очень долго были незарегистрированы, не "расписаны". А в то время это было очень важно, - на матерей-одиночек смотрели очень недоброжелательно, но вот честно: для нас с Володей никакого значения не имело...
Детей - даже собственных - Володя немного стеснялся. Не потому, что он плохо к ним относился - а именно потому, что он уважал их, даже грудных детей уважал. Это звучит смешно, но это так. Уважал. Как мы робеем перед высшим судом, высшим авторитетом. И не потому, что он чувствовал какую-то вину, нет. Но стеснялся детей. Он боялся им не понравиться! Честное слово! Причем с самого начала. Ну и никогда не подлизывался.
По отношению к женщинам он был корректен. Никогда, никому не поверю, тому, кто будет утверждать обратное. Ни разу не слышала, чтобы Володя хоть что-то неуважительное сказал про Изу. Когда Иза приезжала в Москву, Володя ездил к ней встречаться, - иногда у тети Жени, а чаще у Карины Диадоровой. И никогда Володя не чувствовал, что совершает неблагородный поступок по отношению ко мне. Я Изу совершенно не знала и не только не ревновала, а удивлялась. И зря удивлялась. Может быть если бы я не удивлялась, Володе никогда в жизни не пришлось говорить мне неправду. И если ему приходилось это делать, это на моей совести, а не на его. Это я говорю как перед Богом.
Никогда никакой домашней работой Володя не брезговал. Он и пеленки стирал и бегал за молоком. Домашнюю работу он любил делать и делал это весело и артистично. Скучал без детей, беспокоился за них. Как многие отцы, он беспокоился даже больше, чем я - потому что просто не знал, насколько прочны у ребенка руки, ноги. Никогда с детьми не сюсюкал. Не только с нашими, но и вообще. Никаких специальных детских словечек не было - всегда серьезно, как с взрослыми, как с равными. Сказать, что дети сильно к нему привязаны не могу. Конечно, и Аркаша, и Никита были привязаны ко мне, к моей маме, к Нине Максимовне. Просто потому что они Володю редко видели. Надо же понять, что театральный актер вечером дома не бывает. По выходным и праздникам тоже не бывает. А гастроли, съемки. Но все равно он всегда помнил о них. Аркашкину фотографию он до дыр заносил. Никитина была маленькая, аккуратная - она помещалась в бумажнике. Да что говорить, он действительно их любил. А когда мы расстались, он приезжал, когда мог. Я, правда, не любила отпускать с ним куда-то детей. Не любила. Тут я должна объяснить одну существенную вещь. Скорее, ответить на замечание Нины Максимовны, что Володя очень переживал, когда дети учились в школе под моей фамилией. Это действительно так: об этом я договорилась с директором школы. Они учились под моей фамилией до восьмого класса, пока не получили свидетельство об окончании восьмилетки. Не знаю, но мне кажется, что Володя это понял. Не то чтобы я спрашивала разрешения - в любом случае я бы это сделала, но я ему объяснила. Это я делаю, чтобы детей не коснулись сплетни. Злых языков и грязных сплетен именно тогда, в начале семидесятых, было много. И эти сплетни не коснулись детей. Наверное, Володя был очень огорчен, но он понял, что это правильно. А в восьмом классе ребятам дали их законную фамилию. Никита перешел в спортивную школу, а Аркаша в специальную математическую. Аркадий любил астрономию и математику, а Никита занимался баскетболом.
Жили мы первое время с Володей на Беговой, в квартире моего дедушки. Там жили: дедушка с бабушкой, сестра бабушки, моя мама и мы с Володей. Папа не все время там жил, потому что его мать - моя вторая бабушка, была очень больна. Квартира была двухкомнатная. Там же родился Аркаша, там же родился Никита. Квартиру в Черемушках Нина Максимовна получила, когда Аркаше был год - это было поздней осенью 63-го года. По-моему, новоселье мы праздновали как раз в Аркашин день рождения. Но там была все-таки совсем маленькая квартира. И мы жили на два дома: по временам у Нины Максимовны, по временам у моих родных. А окончательно к Нине Максимовне мы переехали осенью 1965 года и жили там до осени 1968 года. Родители с обеих сторон помогали нам очень сильно. Очень много для нас сделала Нина Максимовна, несмотря на то, что у нее был маленький оклад. Конечно, и Семен Владимирович, и тетя Женя тоже. Они иногда и деньгами помогали, хотя мы сами старались решать свои денежные проблемы. Хотя, что говорить, когда Володя стал регулярно получать на Таганке - это было семьдесят рублей в месяц. Почти все это уходило на няньку, чтобы я постоянно могла быть рядом с ним. Во-первых, я сама постоянно хотела быть рядом, а во-вторых, Володя в этом нуждался. А иногда в этом был смысл и для театра; я хоть как-то гарантировала, что Володя будет на спектакле, не опоздает и не пропадет. В театре я бывала очень часто. Чаще всего я сидела в первом ряду, потому что боялась, что он забудет текст, и Володя этого боялся. Я сидела и автоматически шевелила ртом. В то время у меня была не такая плохая память - помнила все его роли. И как "сурдоперевод" сидела и шамкала ртом. А еще, по образному выражению Бори Хмельницкого - брызгала слезами на колени. Я была очень эмоциональный зритель, да и сейчас такая же. Больше всего я любила ходить на "Галилея", и до сих пор считаю, что этот спектакль не был по достоинству оценен. Это грандиозный спектакль....."

".....Таганский круг друзей на какое-то время оттеснил все остальное. Коля Губенко ночевал у нас, на паршивом железном диване. Валера Золотухин с Ниной Шацкой приходили. Но это чуть позднее. А когда Володя только пришел в театр, он был очень дружен с Эдиком Аратюняном, Борисом Буткеевым и Эдиком Кошманом. Вот такая была компания. Но она существовала недолго. Не то чтобы Володя их вдруг запрезирал, - нет. Но он сознательно себя сдерживал. Все-таки они были пьющие ребята. Зину Славину любил, боялся за нее. Все мечтал для нее какой-то необыкновенный спектакль поставить. К Пушкареву очень нежно относился, очень. Но потом как-то очень быстро их развела жизнь, не обида, а жизнь. А вот обидел его тогда Арчик (Артур Сергеевич Макаров), обидел с самой хорошей целью. И Володя потом эту цель понял. Артур сказал: "Если ты не остановишься, то потом будешь в ВТО полтинники на опохмелку сшибать." Володя несколько раз возвращался к этому: "Да я понимаю. Меня нужно было чем-то задеть." Он понял и Арчик был друг.
Постоянные уходы Володи в "пике", конечно, сильно отражались на его работе в театре и кино. "Конечно я мечтала, - говорит Людмила Владимировна - что он вылечится, и этих исчезновений больше не будет. Тогда я верила свято, что стоит обратиться к врачам - и сейчас же они вылечат. И обращались. В 1964 году, в мае, Семен Владимирович помог устроить Володю на лечение. Тогда это не очень помогло. В 1965 году Юрий Петрович Любимов убедил, но я и не сомневалась, что это поможет. И помогло. У меня даже было такое смещение в памяти: годы, в которые Володя пил, - этого времени было очень немного, а в то время, когда Володя вообще не пил - это было очень долго, это была целая жизнь. Хотя если теперь посмотреть, то получается как раз наоборот. И потом, когда пришел конец всему, я сразу поняла, что надо уйти. Просто надо было с силами собраться и сориентироваться. Кроме всего прочего - еще куда уходить? Как сказать родителям? Как сказать знакомым? Это же был ужас. Я не просто должна была им сказать, что буду жить одна, без мужа. Его же уже все любили, он уже был Высоцким. Я должна была у всех его отнять. Но если бы я знала раньше, я бы ушла раньше. Мы действительно с Володей по-хорошему расстались. У нас не было никаких выяснений, объяснений, ссор. А потом подошел срок развода в суде. Я лежала в больнице, но врач разрешил поехать, я чувствовала себя уже неплохо. Приехали в суд. Через пять минут развелись. Время до ужина в больнице у меня еще было и Володя позвал меня на квартиру Нины Максимовны. И я пошла. Володя пел, долго пел, чуть на спектакль не опоздал. А Нина Максимовна слышала, что он поет, и ждала на лестнице. Потом уже позвонила, потому что поняла - он может опоздать на спектакль. Когда я ехала из больницы, мне казалось, что это такие пустяки, что это так легко, что это уже отсохло. Если бы я сразу вернулась в больницу, так бы оно и было. Это февраль семидесятого года....."

".....Володя мне однажды сказал, что я никогда не относилась к нему, как к мужу, а относилась, как к старшему сыну. Это, конечно, не совсем правда, но что-то в этом есть. Сейчас с поправкой на мои пятьдесят лет - я старше Володи. И отношусь к нему как к младшему. Мои дети уже взрослые мужчины. Скоро они станут Володиными ровесниками, и я их не разделяю. Я их люблю одним сортом любви. И в этом моя ошибка, но в этом и правда. У меня на самом деле нет враждебности к Марине. Есть горечь, что у нее враждебные отношения с моими детьми. Но это пройдет...."

"...Владимир Высоцкий был впервые записан на магнитофонную пленку у Левы Кочаряна в 1961 году. Там его песен было еще немного. Но был, например, "Король" Окуджавы, "На Тихорецкую" в очень хорошем исполнении, но ни одна из этих пленок не сохранилась. Очень часто возникают недоразумения: "песня была написана для такого-то фильма". Был такой разговор, что песня "Спасите наши души" была написана для фильма "Прокурор дает показания". С завидным постоянством люди утверждали это, потому что Володя вел переговоры с режиссером, что он какую-то песню в этот фильм дает. Ну и что из этого? Песня была написана совершенно отдельно и до фильма…."

"…Мне лично все его песни с самого начала очень нравились. Я позволяла себе практические замечания только в самых крайних случаях - просто мне очень редко что-нибудь не нравилось. Были, конечно, какие-то минусы. Но вот мое личное мнение, что Володя с самого начала значительно крупнее, чем Окуджава или Галич. У Володи много раз были выходы за пределы, совершенно за пределы! - настолько, что после этого ничего не скажешь, кроме: " Ты Моцарт, - Бог, и сам того не знаешь".
Эти выходы вне человеческого понимания, выше собственных возможностей: они у Володи были, и их было много, и происходили они совершенно неожиданно. Идут у него "шалавы", например, и потом вдруг и "штрафные батальоны". Тогда он этого не только оценить, но и понять не мог. А это был тот самый "запредел". У интеллигентных, умных, взрослых людей, таких как Галич и Окуджава - у них такого не было. У них очень высокий уровень, но они к нему подходят шаг за шагом, без таких чудовищных скачков, без запредела. Окуджава все-таки гораздо ближе к эстрадной песне, а не к тому открытию, которое делает Володя. Хотя некоторые считают, и даже как-то Володя говорил, "что его духовный отец, им является Булат Окуджава." Но я все-таки считаю, что Высоцкий ближе к Александру Вертинскому, чем к Окуджаве…."

"…Написание им песен зависело от обстоятельств, от состояния. Допустим, когда Володя писал при тысячесветной лампочке с Валерием Золотухиным - это одна ситуация. У нас же была совершенно другая. Скажем, в Черемушках, по тем временам была идеальная ситуация: двухкомнатная квартира, но при этом - в одной комнате Нина Максимовна и Никита, в другой - мы вдвое и Аркаша. Но как тут можно сочинять во все горло? И зачастую Володя, сочиняя песню, не работал правой рукой, а левой только шелестел по струнам. Лады он брал, и это движение шелестящего по струне пальца - вот единственный аккомпанемент был. Все остальное он себе представлял. А играть даже тихо он не мог, потому что все это делалось над головой Аркадия. А когда была возможность - дети были в детском саду и там ночевали - тогда он играл на гитаре, но очень тихо. Еще у него была такая привычка: он отстукивал ритм ногой, но мы жили в таком "картонном" доме, что это было слышно не только на этаже под нами, но и на всех других этажах. А работал Володя по ночам и, конечно, соседи и шваброй в потолок стучали. Был такой экспериментальный дом с воздушным отоплением, батарей не было, так что громко не постучишь. Звонили по телефону, стучали в дверь.
Если было светло или можно было зажечь свет, он писал карандашом на бумаге, а если нет - на чем попало. В поезде, в дорогах почти всегда писал на обложках книг. У брата Валерия автограф на книжке научной фантастики - это ведь песня, которая совсем недавно стало известной.

Майор всего до Бреста,
А я всего до Минска
Толкуем мы с майором
Каждый о своем.

Первый раз Володя записал свою песню. Или "В куски разлетелась корона", или частушки, которые он исполнял в "десяти днях" и только потому, что тексты надо было отдать для оформления авторских прав. Был очень интересный случай. У нас были соседи на Беговой - Бачулисы. У них был магнитофон, а у меня грудной Аркаша - значит это был февраль 1965 года. И на магнитофоне была запись "Сгорели мы по недоразумению". Там было много и другого не Высоцкого. Эта песня была единственная его, и соседи не знали, что развлекают этой "колыбельной" сына Высоцкого…."

"…Интересно рассказать, как начались публичные выступления Володи. Они начались очень просто. В то время, когда мы с Володей заканчивали институты (он школу-студию МХАТ, а я ВГИК), актерская зарплата была 69 рублей, а может быть даже и меньше. Актерская ставка была 7.50 и для актера, который мечтал заработать 7.50, конечно нужны были концертные номера. У Володи были свои концертные номера со времен студии. Он читал сцену из "Клопа", чеховскую "Свадьбу" на много ролей, на много голосов, что-то из других писателей. В общем, были у него какие-то штучки "хохмочки", с которыми он мог выступать. А как только появилась возможность выступать с песнями, он стал это делать. Допустим, подходит Первое Мая - эстрады на улицах, все актеры обязаны выступать, и Володя охотно туда шел: пел там частушки, читал какие-то вирши, но своего он тогда еще не пел. И вот эти уличные, эстрадные, праздничные - я не могу сказать, выступления высшего уровня, но вообще Володя не халтурил никогда. Концертная деятельность у нищего актера не от богатого репертуара, а от пустого кошелька.
Конец первого курса - все куда угодно: на целину, на картошку, на новогоднюю елку, и все это умеют, у всех что-то есть. А потом они вместе с ребятами это делали. Володя часто выступал с Васильевым, который хорошо владел гитарой. Бывало, что и Хмельницкий с аккордеоном. Ведь все они были разнообразно музыкальны...."

"....Первый авторский концерт у Володи был в институте русского языка, а когда это было, не могу припомнить. Я из Сухуми прилетела в Москву, а Володя в Одессу полетел, то ли сниматься, то ли утверждаться на "Короткие встречи". А может быть утверждаться на "Вертикаль". Не помню. Из Одессы он полетел не в Москву, а в Сванетию. Это было осенью 1966 года, но в какой точно момент, я сказать не могу. Сама я на этом концерте, к сожалению, не была. Когда Володя прилетел из Сванетии, была уже поздняя осень, и он привез ящик мандаринов. Потом были сухумские гастроли - это усталость всей труппы и прескверное настроение тоже у всех. Собраться и поговорить никакого желания не было. Жарко, душно, неприятно. И вот уже перед отъездом, все чемоданы собрали, разговорились о литературе. Между прочим, много говорили об Эрдмане. Заговорили и о том, что Веня Смехов пишет рассказы и никому их не показывает. А собрались в нашем номере, довольно много собралось народу. Вот тогда Веню и упросили. И Володе понравился не юмор, а лирический, даже печальный рассказ о ребенке. Да он многим говорил: " Пиши! Пиши! А почему не пишешь?" Володя очень многих "подвигал" на творчество, одного впервые вытолкнул на сцену, другого заставил писать. В этом смысле Володя был действительно заразительным человеком. А на следующий день обокрали Буткеева, причем украли настолько все, что он приехал в Москву в чужих "вьетнамках", и Володя, для того, чтобы развлечь и утешить его, стал петь не "Борис Евсеев", а "Борис Буткеев", - так это и осталось в песне. А позднее Володя любил давать ребятам заработать. Когда почти после каждого спектакля внизу у вахтерки сидели по три-четыре человека и рвали его на части, он брал ребят, не только для того, чтобы самому перевести дух, немного отдохнуть, но и для того, чтобы они могли что-то заработать. Кроме того, он считал, что его концерты украшает Юрий Медведев…."

"…Пока Володя был в Сванетии в 1966 году, я познакомилась с Аркадием Стругацким. Собственно, не одна я, а вместе с Жорой Епифанцевым, а когда Володя вернулся, ему был сделан этот драгоценный подарок. Взаимное впечатление было, конечно, потрясающим. Особенно потому, что Володя еще в Тбилиси, в гостинице писал " В далеком созвездии Тау-Кита" и "Марш космических негодяев". Этими песнями он поверг Стругацких в состояние "неимоверного восторга", в особенности песней про Тау-Кита, потому что они в это время работали над "улиткой". И Володя, и Аркадий очень гордились, что у них одновременно сработала мысль на эту тему.
Еще одна интересная встреча произошла со Станиславом Лемом во время его пребывания в Москве. Это было в первой половине октября 1965 года. Встреча эта произошла у Ариадны Григорьевны Громовой на квартире. С ней мы были знакомы раньше. Хозяйка обладала феноменальной памятью и задолго до этого перевела, она перевела по памяти, Лему несколько Володиных песен, достала записи, рассказала о нем. И перед приездом Лем выразил желание познакомиться с Высоцким. Володя был приглашен на встречу с Лемом у Ариадны Григорьевны. На этой встрече Володя пел для Станислава Лема и для всех, кто был на этом вечере. А Галич пел Лему на следующий день на квартире Шурика Мирова. Галича у Ариадны Григорьевны не было. Встречался ли Володя с Галичем, я не знаю. Мне недавно сказали, что они встречались в Риге в 1960 году, но я тогда об этом не знала. Какие-то песни Галича Володя пел, но какие, точно не помню. Я на этой встрече у Мирова была недолго, я не столько хотела послушать Галича, сколько хотела получить автограф у Станислава Лема…."

"…Казалось бы, начало шестидесятых годов - такое время темное, пустое в Володиной биографии. Ну нет ничего - совершенно пустое время. И было то, чего не было никогда: ни до, ни после - было свободное время! И была жажда работы, вот он и создавал свой репертуар.
Эти первые песни рождались, создавались и выплескивались по-разному, Песня "Штрафные батальоны" написана в Москве. Володя спел эту песню на квартире Акимова. Всеволод Абдулов считает по-другому, что эта песня была записана на коробке папирос, когда они ехали в кузове "полуторки" в Ригу со строительства Плявинской ГРЭС. Это было во время съемок фильма "На завтрашней улице". Но я с ним в этом согласиться не могу.
Мое любимое воспоминание, одно из главных воспоминаний моей жизни. После спектакля, к счастью - короткого (это был "Пугачев"), мы поехали в Дом Ученых - там был концерт авторской песни. Поехали потому, что там был Миша Анчаров. Володя его любил. Приехали уже к концу. Вечер проходил в буфете... Миша уже не пел, - он сидел и ждал Володю. Мы сидели вместе, и Анчаров говорил, что он очень любит песню "Тот, кто раньше с нею был...", и приводил какие-то самые любимые строчки из этой песни. Миша очень ценил строчку, которая, как он считал, стоит творчества десятков поэтов: "... Ударил первый я тогда, так было надо,..".
Он говорил, что за эту строчку можно отдать несколько поэтических сборников. Для Володи это была дорогая похвала, хотя в то время и похвал, и аплодисментов он получал уже достаточно. Это было время "Пугачева", это было время высокого взлета. Самооценки у Володи заниженной не было, но все равно, такие слова от этого человека стоили очень много....
Это было после спектакля, а между репетицией и спектаклем почти наверняка был концерт. Свободного времени уже почти не было. Поехали домой на такси совсем уже поздно. Мы вернулись, наверное, часа в два, - прозрачный, но уже рассвет. Тогда не было больших деревьев, в окно падал свет фонаря. Очевидно, Володя думал, что я заснула, и я думала, что он заснул. Покосилась на него, а он даже не мог раздеться, так устал. И вот я лежу, кошусь на него одним глазом и вижу, как у него сорочка с левой стороны вот так ходит. Я все время боялась, что он перетрудится и сердце у него взорвется. Я с ужасом смотрю, как эта рубашка у него ходуном ходит. Потом он встал, пошел к столу, думая, что я сплю, нащупал гитару - тот привычный шелестящий звук по ладам. Но в это время он обычно писал на бумаге и сел писать, и написал: "Их восемь, нас-двое." Это у него заново родилась та песня, тот образ, тот "расклад перед боем". Это просто значит, что когда он писал "блатные песни", материал был тот, а накал, понимание жизни, отношение к друзьям - то, что самое главное - у него всегда было одним и тем же. Это писалось тогда, когда появились эти паскудные статьи: " О чем поет Высоцкий" - как раз в то время. "Их восемь, нас - двое", "Летят наши души как два самолета". Я до сих пор об этом спокойно вспоминать не могу. Это был 1967 год, конец мая или начало июня, ночи были уже светлые. Это воспоминание почему для меня так важно? Об этих ранних песнях, которые принято называть "блатной стариной", сейчас говорят, что это "точная стилизация", что он хорошо знал "этот язык" и похоже воспроизводил. Да ничего подобного! Он же это создавал! Там никакой стилизации нет, это блатные песни. А тот, кто так говорит, тот, во-первых, пытается зачеркнуть значение натурального блатного фольклора. А натуральный блатной фольклор тоже не воспевает ни жестокости, ни убийства - он тоже пытается оправдать этих людей. Лирический герой народных блатных песен, о которых мы даже не знаем, кто их написал - это тоже хороший одинокий человек, которого ждет страшная судьба. Все тоже самое! И Володя нисколько не стилизует, не подражает. Он очень быстро, в один прием создает целый массив этого фольклора - и только так это можно понимать. Даже грешно противопоставлять Володины песни - натуральным блатным.
В 1982 году в США был снят фильм о Высоцком, в котором Иосиф Бродский очень правильно сказал: "... смерть Высоцкого - это потеря для русского языка, а не только для русской поэзии...". Я с ним полностью согласна. Есть словарь Пушкина, есть словарь Толстого. Когда-нибудь сделают словарь Высоцкого до 66-го года и после 66-го года и тогда мы поймем, что ему дала роль Галилея, роль Хлопуши, что ему дало знакомство с интеллигентнейшим Худсоветом Театра на Таганке. Просто разговоры с этими людьми, просто присутствие в этих компаниях. На какое новое качество он там вышел! Но если в песнях Володи 62-го года так мало слов, то это еще не значит, что он не мог из этих небольших средств извлекать шедевры. Более того, это должно поднимать цену этих шедевров, как феноменов русского языка. У Володи был плохой голос: диапазон маленький - что он из него сделал! То же самое он сделал из языка блатной песни. Там нет интеллигентных слов: "окурок с под платформы" - это и написано на том языке, на котором они говорили. И не потому, что это было подражание или стилизация - это был Володин язык! И ничего плохого в этом нет! Дурак тот, кто этого не понимает!... Темперамент защиты - он самое большое значение имеет в блатных песнях. И конечно, никогда в жизни Володя настоящего злого человека не оправдывал.
Большим и радостным событием для меня было принятие Володи на Таганку Володя тогда был беспредельно безработным, у него же запись была в трудовой книжке - он не имел права работать по профессии, там было написано: "за систематическое нарушение трудовой дисциплины...". В общем, страшно сказать. И единственное, чего я не знаю, кто привел Володю на Таганку. Я просто не помню этого момента. Я только помню, что Володя пришел и сказал:
"Да, берут". И я не верила, что это на самом деле состоялось, и он сам боялся, что не состоялось….."

"…Вспоминается такой интересный момент - это был конец июля 1964 года, я вот-вот должна была родить Никиту. Это был сад "Эрмитаж" и был концерт, программу которого составлял Павел Леонидов. Он пригласил Володю для того, чтобы с ним пройти в антракте за кулисы. Они пройдут по гримерным артистов, и Володя предложит им тексты: о мелодиях Высоцкого тогда еще никто не считал возможным говорить. Но Володя пел тогда. Я знаю, что Майе Кристалинской он предлагал "Колыбельную" - песню, которая не сохранилась, записи нет. Слова мой Аркаша помнит, а мелодию... "Колыбельную" он рассчитывал продать то ли в какой-то фильм, то ли на радио, а написал эту песню наверное, за год до этого... Еще на этом концерте пел Джорджи Марьянович. Поскольку - при помощи Пашки Леонидова - мы сидели в ложе, прямо носом на сцене, - как Володя смотрел на работу Марьяновича! Как Марьянович выходит на общение, как много он добавляет к тексту песен... Наши певцы, а ведь там были хорошие - Майя Кристалинская, Вадим Мулерман Иосиф Кобзон. Но какие же они были обкраденные, малоподвижные - какие-то машины с часовым механизмом внутри.
А Марьянович ходил по сцене, садился, перекладывал микрофон из руки I руку, делал вид, что вообще не в микрофон поет, а просто так. Строил глазки -он весь был на "общении". И он ростом тоже маленький, он тоже старался стро ить диагонали, такой же жест: или ногу на ногу поднять, или руку, увеличить себя визуально. Я его, естественно, тогда с Володей не сравнивала, а с тем, как двигался, скажем, Мулерман - он тоже пытался приплясывать: кадавр. А Марьянович из ничего - из пустяковой советской песнешки "Три года ты мне снилась", он из нее такое сделал! Не забыть.
Вообще, Паша Леонидов сыграл многоярусную роль в судьбе Володи. Он родственник его, сын двоюродной сестры Семена Владимировича. Когда Володя был грудным младенцем, Паша жил на даче Нины Максимовны, и в те моменты, когда у няньки болел живот или она вообще не приходила, Паша Володю нянчил. Еще Паша вырезал свое имя на садовых скамейках и деревьях. А главное, он запоем читал фантастику и приключения. Это второй ярус - фантастика и приключения, которые Пашка в детстве читал запоем - не знаю, из чьей библиотеки.
У Володи в детстве увлечение фантастикой и приключениями было очень глубоким. То есть он не одного Тарзана посмотрел в кино, он все это читал: всего Тарзана, все выпуски Ната Пинкертона, всю настоящую высокую классику приключений - всего Конан Дойля, и не только Шерлока Холмса или "Затерянный мир", - всего! Включая "Белый отряд" и морские рассказы, которых вообще никто не знает. А Володя знал их тогда, - то есть в этом вопросе он был эрудирован страшно. И когда он в "Балладе о борьбе" поет о "нужных книжках", они все были, и не без Пашки. Третий ярус - это когда Паша от всей души пытался помочь Володе какими-то связями. Это не получилось, ну что ж, отрицательный результат - тоже результат. Володя понял, что и репертуар он должен создавать для себя, что свой репертуар он должен петь сам.
Позже мы с Пашей реже виделись: у него своя жизнь сложилась, свои личные дела. Но еще одно обстоятельство: Паша был примером человека, который вылечился от того, от чего почти никто не мог вылечиться. Пашей гордились врачи. И каждый раз, когда Володя задумывался: сможет ли сам остановиться, он говорил: "Ну ничего, есть врачи, есть Паша. Его вылечили, и я тоже." Это тоже было. Интересно, куда после смерти Паши делся его архив? Там у него могут быть какие-то Володины рукописи. Я очень допускаю, что в момент, когда Паша водил нас в Эрмитаж, Володя оставил ему рукописи. Все может быть.
Вот например, песню "В тюрьме Таганской нас осталось мало" , кроме меня никто не помнит.

В тюрьме Таганской нас стало мало,
Вести по-бабьи нам не пристало.
Вчера я подстаканником
По темечку по белому
Употребил охранника, -
Ну что он, сука делает?

А недавно существование этой песни подтвердил Таривердиев. Да, она была написана для фильма "Последний жулик". Просто ищут не там, где надо, каждый роет свой ход, вместо того, чтобы объединиться. Этот текст песни "В тюрьме Таганской" записан моей рукой, моим почерком, он есть. Доказывать Володино авторство я не собираюсь. Это часть моей биографии, моей разрядки - пусть это со мной и умрет... Если бы это было на уровне "Охоты на волков" и "Штрафных батальонов" - это было бы живо. Володя это бы пел. Пускай живет то.…"

"…Думаю, что в своих воспоминаниях пора перейти к теме отношений Володи и Любимова. Никого и никогда Володя так не любил, как Любимова, но и ненавидел его по временам страшно. Свидетельство тому - две песни об их взаимоотношениях. Это "А тот, который во мне сидит" (т.е. "Я - Як-истребитель" и "Иноходец". У них были очень острые конфликты, которые бывают между самыми близкими на земле людьми. Между людьми, которые как сиамские близнецы. Я не очень люблю Вознесенского как поэта и как вспоминателя, но его "Песня акына" (Дай мне Господь, второго...) - для меня это про Володю и Колю, вернее, про Колю и Володю. Губенко старше по годам - года на два, на три - но он свою актерскую манеру довел до совершенства раньше, чем Володя. И вообще, Губенко из породы таких людей, огромной воли и огромной самодисциплины, которые строят себя стремительно и энергично - по раз и навсегда задуманному плану. Он уже к моменту знакомства с Володей имел свою музыкальную манеру исполнения стихов. Умел, скажем, ходить по проволоке, скакать на лошади, стоя в седле и актерская его манера в моменты выхода на шикарный актерский темперамент - она тоже у него была готова. Все это он уже делал в институте. В "Карьере Артура" он сделал образ Гитлера на том уровне, на каком он делал его потом на Таганке. И эстафету принял Володя, внешний рисунок роли Володя полностью взял у Губенко, не меняя спектакля, не переделывая его на себя. Володе в пору было то, что делал Губенко, Все трое: Любимов, Губенко и Володя Высоцкий - они родились друг для друга, их свело время. Этого театра не было бы, если бы им не удалось встретиться. Был бы какой-то другой театр, и эти Колины неприятности: закончил институт, московской прописки нет, - я даже не знаю, получил ли он диплом в тот год, когда закончил институт! - там были какие-то свои сложности. И Володя был со своей трудовой книжкой, которая сгорела на столе в пепельнице у Любимова. Да, Юрий Петрович ее сжег и завел новую. Вот так, трудовая книжка Высоцкого начинается с Театра на Таганке. Это тоже был интересный случай с песней "Я - Як-истребитель"... Володя писал эту песню прямо после разговора с Юрием Петровичем Любимовым, причем разговор был очень хорошим. Может быть, какое-то раздражение на жесткость режиссуры, на жесткие требования - оно и было, и тогда. Откуда-то они возвращались - с какого-то обсуждения? Это же были годы, когда Любимова без конца таскали: он не вылезал из райкома, из управления культуры, и, естественно, "спасибо" нигде не говорили, а как раз наоборот. Откуда-то они шли. Сначала Володя провожал Юрия Петровича, потом наоборот: долго-долго они ходили пешком. Володя пришел в каком-то восторге - до эйфории! Изображал, показывал, как Любимов ему рассказывал про одного человека, потом про другого - по свежим следам. Кто и как себя ведет, кто с чем приходит, как при этом ведут себя таганские актеры. Как Зина Славина лезла на дерево, чтобы подглядывать, как она подкладывала Юрию Петровичу карточных королей с проткнутыми глазами, чтобы ему одолеть всех этих чиновников. И Зинины заговоры смешные, что-то типа: "иголка в сердце и печень за злые речи". Не могу сейчас вспомнить, а Володя помнил наизусть.
Еще мне очень хочется рассказать о замечательном человеке, который сыграл очень большую роль в становлении Володи как человека. Это Левон Суренович Кочарян. Это был исключительный человек. Если бы было можно с помощью электронной машины угадывать профессии, то Лева был бы директором интерната, или большого детского дома. Это был человек, к которому людей тянуло - не просто людей, а тех, которые нуждались в помощи, тепле, поддержке. Но не только в помощи, но и в жесткой критике - ведь они побаивались Леву. Все, и Володя в том числе. Причем, музыкальность изумительная, голос красоты необыкновенной. Он мог быть грубым, мог врать женам своих друзей, глядя спокойно в глаза, но это потому, что он был их воспитателем и все мы были его семья. Я не знаю, была ли это ложь во спасение, или не во спасение, но чтобы своих не трогали. А вообще, до Таганки Володя практически жил там, поскольку больше было негде. Но я думаю, что Инна Кочарян может лучше рассказать об этом времени, а еще, конечно - Толя Утевский. Ведь на Большом Каретном прошла часть детства Володи, и этих людей он знал давно. Там, на Большом Каретном он познакомился и с Шукшиным, и Андреем Тарковским. Там было много людей, которые для Володи были очень дороги. И по-моему, образ Жеглова - это долг памяти двум людям: Леве Кочаряну и "брату" Толе Утевскому. Володя мне все время говорил: "Вот прилетит мой брат, вот прилетит мой брат." И он прилетел - старший брат, Толя Утевский. Толян мне страшно понравился. Я его восприняла не просто, что он Володин брат, а как будто он мой брат. Как будто я с ним тысячу лет рука об руку прожила. Но я не знала, почему он прилетел, думала прилетел и все. Я никогда не знала, что Володя вызвал его .телеграммой.
Мне хочется особо рассказать о Володиной памяти - это очень своеобразный феномен. Причем он своеобразен не только, как воспоминания о великом человеке, но и как медицинский феномен, а может быть и клинический. Володя фиксировал в памяти вне сознания. Он мог сидеть и балагурить в общежитии, когда кто-то готовился к экзаменам. Он мог копать в носу и сочинять дурацкие куплеты на лекциях, а потом он шел на экзамен, и оказывалось, что он знает все лучше всех. Помнить такие детали, какие не помнит никто. Он сам это ощущение страшно любил, когда он вспоминал что-то такое, на чем не фиксировал свое внимание. Страшно любил вспоминать слова, которые никогда не слышал. Никогда не был уверен в своей памяти, вот например: "Долго Троя в положении осадном". Он собрался писать эту песню, спрашивает у меня: "Чем дело кончилось с Кассандрой?" Нет, не про Кассандру сначала спрашивал, а про Троянского коня сначала узнавал: кто придумал, зачем, кто внутри него был, чем кончилось, что делала Кассандра? Я в тот момент уже засыпала - что-то такое сказала и отрубилась. На утро Володя мне говорит: "Звони кому-нибудь, у кого есть "Легенды и мифы Древней Греции" Куна, чтобы проверить". Куда, как звонить? Ты песню сначала покажи! А в ту ночь родились: "Троя" про Кассандру и "Песнь о Вещем Олеге", так у Володи бывало. И вместо того, чтобы смотреть в энциклопедии, мы сразу позвонили нашим знакомым Евдокимовым, а потом поехали к ним, там все проверили. Володя любил вспоминать, как он сдавал философию, не прикасаясь ни к книгам, ни к конспектам: "Прихожу, открывается дверь в стене, я все помню." Кто верил, кто не верил, ая знаю, что у него бывало так. Вот еще про Лешего, который коры столько-то "кил" приносил. Так вот: откуда он знал, что Леший питается корой ?! Прочитать Володя не мог, потому что это было в редком издании Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу". А знания по славянской мифологии. Источник у нас был один, общий для Володи, для Васи Шукшина, для Андрея Тарковского и для меня! У нас был один преподаватель по истории изобразительного искусства во ВГИКе и школе-студии МХАТа - Симолин...…"

"…Андрей Донатович Синявский, был не только Володиным кумиром, а был почти близким родственником. Но Володя не знал, что Синявский не только критик, но и писатель. О том, что Андрей Донатович имеет фантастические рассказы, он узнал еще до процесса. Однажды он пришел с квадратными глазами и принес рассказ Синявского "Пхенц", не знал, что этот рассказ уже опубликован на западе под псевдонимом Абрам Теру. Рассказ действительно потрясающий. "Пхенц" - это рассказ про горбуна, который на самом деле не горбун, а пришелец, а горб потому, что он прячет крылья. Заброшенный на Землю, очень одинокий, никак не может найти своих. Он не знает, что они все погибли, живет в качестве презираемого всеми горбуна. Однажды встречает человека с горбом и думает, что у него то же крылья. Причем, до самого последнего момента мы не знаем, что это пришелец и что у него вместо горба крылья. Просто - история про противного горбуна, которого ненавидят соседи, и он страдает от этого. Он приглядывается к другому горбуну и мы думаем, что он просто ищет, с кем бы поговорить. Он идет к этому горбуну, звонит в дверь, тот открывает, и первый горбун говорит только одно слово: "Пхенц". И второй горбун его выгоняет, просто спускает с лестницы. И вот пришелец, одинокий, приходит домой, ждет, пока все соседи улягутся спать. Запирается в ванной, снимает пиджак, с трудом освобождается от рубашки и жилета, которыми он себя стягивает, как корсетом. И в теплой воде расправляет сломанные, ломающиеся от напряжения крылья!
Володя был потрясен. На уровне той фантастики, которая была тогда - и вдруг - такое! Даже не фантастика, а что-то высокое.
О том, что Андрей Донатович взял себе псевдоним, этого Володя не знал, но он чувствовал благодарность за то, как Донатович всех берег. Чувствовал и вину какую-то, и зависть к тем немногим, которые все-таки знали, ревность какая-то к ним. И не осуждение, а горестное удивление, все-таки отдавать свои вещи за рубеж. Нам всегда хотелось, чтобы все хорошее было здесь, на нашей земле. Тогда Володя не мог видеть так далеко, как Андрей Донатович: уж очень он был молодой. Наверное, Володе казалось, что с такими рассказами благороднее погибнуть на костре…."

"….А у нас в начале нашей жизни с ним, нищета была чудовищная. Хотя это было не самым главным в нашей жизни. Володе просто ходить было не в чем. Он носил! пальто Миши Туманова, брюки Толяна Утевского, а ботинки мы стибрили на студии "Ленфильм". Буклетистый пиджак, их кстати, было три. Но этот буклетистый пиджак был для Володи страшно дорогая вещь - почти символическая. На первых своих выступлениях Володя пел в этом пиджаке. Вообще студийная, первая высококачественная запись была сделана прямо в тонвагене, который стояла доме Синявских в Хлебном переулке. Это связано с Андреем Донатовичем Синявским. Кто-то у ВГИковских студентов-режиссеров или операторов делал курсовую, а может и дипломную работу. Точную тему этой работы я назвать не могу, и даже не знаю к кому сейчас можно обратиться. Дело в том, что жена Андрея Донатовича, Маша, работала преподавательницей ИЗО в нашем институте. Возможно, что именно она подсказала этим студентам и материал, и место, и тему. Очень красочным, колоритным местом была квартира Синявских. У них было две комнаты в коммуналке на втором этаже, и была комната в подвале в том же доме. Все было уставлено книгами, увешано старинными иконами, выложено деревянной утварью. И жили там безумно колоритные люди: сам Андрей Донатович и Мария Васильевна. Это был дом, который просто просился в кинокамеру. И кто-то из студентов ВГИКа делал работу на этом материале. Снимали квартиру, библиотеку, подвал, Синявского, Машу, людей, которые там бывали, поющего там Володю. И попутно, для фонограммы, для чистоты фонограммы Володю записали на учебной студии ВГИКа. Это было наверняка до того, как у Синявских родился ребенок, и наверняка после того, как у меня родился Никита, значит это было между 64-м и 65-м годами, где-то в промежутке. Эта была очень хорошая, высококачественная студийная запись.
Кстати, одна из первых Володиных записей сделана была на квартире Наташи Егоровой, жены Игоря Ясуловича, моего друга по ВГИКу. Володя любил двух моих друзей, уже покойного Женечку Харитонова и Игоря Ясуловича. Эта запись была сделана или в конце 61-го года или в начале 62-го года. Мы играли в шарады в этой квартире, тогда это было любимое занятие. Очень интересно, как Володя в первый раз сыграл Гамлета. Было задумано слово "принцип". Я уже не помню, как мы делали их, но принца изобразил Володя. Был тот самый заветный пиджак - второй, а может быть и самый первый. Пиджак закололи как мантию, Володя стал в каноническую позу принца Гамлета, и все моментально поняли - это принц. Так, что он нам шараду испортил. Игорь тоже помнит, как Володя изображал Гамлета. Очень интересны были Володины устные рассказы, была серия рассказов про Серегу и Сережку. Они были в разной степени косноязычны и картавили на разные буквы. Был замечательный цикл про умнейшую собаку Рекса. Этот цикл рассказов относился по-моему, к отставному милиционеру, у которого была умнейшая собака Рекс, значительно умнее хозяина. Потом был рассказ про уволенного с работы - любимый рассказ Андрея Донатовича Синявского. Кстати, у Синявского были записаны все устные рассказы Высоцкого. История уволенного с работы была довольно длинной: кто ему сказал, что он ответил, как он дома это рассказывает соседям, как он это рассказывает по телефону. Андрей Донатович считал, что это высшее достижение Высоцкого вообще. Еще был замечательный рассказ про рабочего, который стал потом одним из авторов "Письма рабочих тамбовского завода." Это было интервью, примыкавшее к серии рассказов о Никите Сергеевиче Хрущеве. Причем, меня возмущало то, что этот рабочий после каждой фразы обращался к своей жене: "Правда, Люсь?"
Одновременно с этим рассказом - большая серия рассказов про Никиту Сергеевича Хрущева. Сказать, что Володя его не любил - Володя его уважал и очень ценил. Еще Володя был очень хороший имитатор, но это не значит, что в рассказах он только этим и занимался. Но он мог абсолютно точно изобразить кого хочешь: больного, маленького, похожего, непохожего, любой национальности, с любым акцентом. И страшно похоже имитировал речевые характеристики. И Хрущев для него - это была прежде всего речевая характеристика. В заключении хочу заметить, что Володя - это та самая пассионарность, из которой рождаются этносы и держатся. Из того же самого теста: и Аверинцев, и Шнитке, и Володя. Из этого же теста был автор "Слова о полку Игореве…."

ДАЛЕЕ>>>