Сейчас, когда прошло десять лет, ясно, что смерть Высоцкого действительно произвела опустошительное действие - с нее начался трагический этап Таганки, длившийся буквально до последнего времени, да собственно не изжитый и по сей день. Театр - после запрещения спектаклей "Владимир Высоцкий" и "Борис Годунов", после ухода Любимова, после лишения его гражданства, после прихода Анатолия Эфроса - так и не пришел в себя. Да, Любимов был и остался великим режиссером, но то, что было сделано с театром, не восстановить и ему. Теперь уже все другое.
А сразу после смерти Высоцкого его друзьям еще казалось, что ничто не рухнуло. Их скорбь разожгла творческую энергию - возникла мысль о спектакле памяти Высоцкого. И во время работы над спектаклем, которая шла с перерывами с осени 1980 по июль 1981 года, атмосфера в театре оставалась прежней. Даже тесней, сплоченней стало вокруг Таганки кольцо друзей...
Но за месяц до годовщины смерти Высоцкого начались бои совсем не творческого свойства: чиновники из Главного управления культуры Моссовета делали все, чтобы не выпустить спектакль: резали текст, выдвигали идеологические обвинения, взывали к партийной совести Любимова, объявляли выговор за выговором ему и
Н. Л. Дупаку, директору Таганки. Опустошение театра шло сверху - планомерно и тупо. Сам процесс борьбы за разрешение "Высоцкого" и "Годунова" исказил атмосферу Таганки. Если раньше тон задавала интеллектуальная элита, умом, энергией и талантом которой постоянно подогреваемы были и актеры, если прежде дух сотворчества, соборности пропитывал все и вся , то теперь театр и его духовных "сосьетеров" вынуждали говорить на языке партократии, заставляли хитрить, изворачиваться, подлаживаться под язык и стиль чиновничьих нравов.
Что случилось? Ведь и раньше Любимову не раз приходилось отстаивать свои спектакли перед всевозможными коллегиями и комиссиями - чуть не каждый спектакль был сперва запрещен, а уже потом со скрипом разрешался... Как мне представляется, "трагическая вина" Таганки состояла в том, что они посмели увидеть в своем погибшем товарище - большого поэта и поставить его, личность с официальной точки зрения одиозную, в один ряд с Пушкиным, Маяковским, Есениным. Высоко замахнулась Таганка! И сделав резкий рывок в творчестве, не смогла дотянуться до себя же - в житейских делах. Отсюда - угрозы Любимова пойти в Политбюро, отсюда - опора на авторитет съезда и самого Л. И. Брежнева, отсюда - "метание бисера перед свиньями", разговоры с клерками из культурного ведомства по душам...
Мы знаем, чем кончилась эта война. Таганку уничтожали так же, как убивали литературу в лице А. Синявского, В. Аксенова, В. Войновича, музыку - в лице А. Шнитке, Э. Денисова, М. Ростроповича. Сегодня запланированной диверсией выглядит и назначение главным режиссером на Таганку Анатолия Эфроса: этой акцией убили сразу двух "зайцев" - посеяли раздор в лагере прогрессивных и непокорных художников, а Эфроса, всю жизнь преследовавшегося наравне с Любимовым, уничтожили и морально, и физически.
Чудом вернулся в Театр на Таганке объездивший полмира Юрий Любимов. Вернулся другим, но и вынужденная его оторванность от страны и театра долго еще будет давать о себе знать. Юрий Петрович еще живет спорами и конфликтами 81-го года, он еще доругивается с теми, о ком мы успели забыть... Как перспективно, с каким запасом сработали товарищи из Главка и министерства! Даром, что ими руководит нынче таганковец Николай Губенко...
Смерть Высоцкого - казалось бы не главного любимовского актера - провела черту, отделившую Таганку нашей молодости от Таганки сегодняшней, из которой, кажется, вынута душа.
В музее Театра на Таганке хранятся стенограммы худсоветов, в том числе - обсуждений замысла и результата работы над спектаклем "Владимир Высоцкий". Предлагаем вашему вниманию выдержки из них. Не для того, чтобы кого-то пригвоздить к позорному столбу. Напротив, нам хотелось бы, чтобы вы почувствовали, какое содружество поддерживало высочайший уровень театра и в каком кругу взрастал талант актера и поэта Владимира Высоцкого.
Спектакль, сочиненный Любимовым и его соратниками, предсказал все то, что случилось позже. Стержнем его сложной, поли-фоничной структуры был действительно "Гамлет".
Это было воспоминание одновременно о Гамлете-отце и Гамлете-сыне сразу после их гибели. Актеры и вправду еще не износили башмаков. Голос Высоцкого - Гамлета еще витал в Таганке - Эльсиноре. Люди, дорожившие памятью о нем, познавали его заново, взывали к нему, влезали в его шкуру, их голоса сливались. Казалось, сливались и души. Но нет! Вдруг Высоцкий переставал отзываться и на вопрос: "Где тебя сегодня нет?" - отвечал тягостным молчанием. А в финале и вовсе казалось, что вот-вот мы увидим его Гамлета, сидящего в глубине сцены, на полу, с гитарой. Но гитара была - а Высоцкого не было. Сцена была пуста.

Елена АЛЕКСЕЕВА

 

Из стенограммы заседания художественного совета Театра драмы и комедии на Таганке. 22 октября 1980 года

Юрий ЛЮБИМОВ: Мы решили собраться... чтобы поговорить о спектакле памяти Владимира Высоцкого. Потому что все так сложно это - сделать спектакль о человеке, который прожил огромную часть своей жизни в театре. Я понимаю, что часть его души, его жизни была в песнях, стихах. Потом... настолько удивительно его хоронили - и дальше все странно: все пошло на продажу!...
Перед тем, как приступить к работе, хотелось бы все взвесить, потому что начинается странное идолопоклонство. Вы знаете, как прекрасна фраза Твардовского: "Если вы не можете без культа, то уж делайте культ Пушкина". Вот такой неожиданный культ получился по всей стране...
По-моему, главное - что после его смерти толчки произошли в душах у многих. Стихи пишут, размышления и т. д. Мы все материалы собираем. Если хотите, я расскажу предощущение спектакля. [...] Есть три компонента: мир его песен в сочетании с Гамлетом, в сочетании с теми материалами, которые возникали в его память или писались при его жизни. [...] Все же помнят Гамлета. Актер приходит и говорит: "Я к вам, принц",- а принца нет. "Ты сможешь исполнить строк двадцать, которые я напишу?". "Конечно, принц". Вот это уже прямой ход.
Марина ПОЛИЦЕЙМАКО, актриса: Это все очень интересно, что вы говорите, Юрий Петрович. ...Но в спектакле нужен был бы наш рассказ о нем.
Юрий ЛЮБИМОВ: Боже сохрани! Весь спектакль - должен быть его рассказ о себе. [...] Спектакль о нем надо делать, как мы делали Пушкина, Маяковского, как мы делали по поэзии Вознесенского. У театра есть свой огромный опыт в этой области. [...]
Вениамин СМЕХОВ, актер:... Сама по себе идея есть. А что касается того, что мы делали, те, кто близко, кто не мог по-другому эти месяцы... Ну, например, хоть несколько строчек каждый день я что-то писал. Если хоть что-то будет полезно - прекрасно. Это воспоминания, которые шли с 1964 года. Как появился он в театре, встречи, разговоры... Наверное, это и есть самое драгоценное. Давид Самойлов, у которого мне привелось быть в Пярну, сказал: "Всем вам, знавшим его, - Золотухину, мне, близким, актерам, актрисам - надо сразу начать писать. Неизвестно, что это будет, но пока в памяти свежо [...]
Валерий ЗОЛОТУХИН, актер: Обнаружилось, что я его совсем не знал. Летом, когда пленки его слушал, все открылось в первый раз... Прочитал воспоминания Карякина. Они потрясли меня. Мы устраиваем конкуренцию у гроба слишком торопливо... Людям со стороны покажется, что мы знаем что-то такое... вместе работали, кутили, выпивали... Чем ближе мы были, тем меньше мы его знали. [...] Мы должны быть осторожны. В каждом человеке есть какая-то тайна. Мы тайны его не знаем. Спектакль создаст новую реальность.
Белла АХМАДУЛИНА: Я думаю, что нам ясно только одно - спектакль должен быть. В нем должны участвовать друзья Володи, люди, которые его любили. Неизвестно, во что он расцветет. Но я знаю, чего в нем не должно быть. Во-первых, никакой расплывчатости идеи. Канва должна быть - стройная и строгая до совершенной грациозности и до совершенной мрачности. Есть много воспоминаний, анкет, и театр не может за ними тянуться и угнаться. Идея должна быть неколебимым позвоночником. Абсолютно прямым и стройным [...]
Труппа будет сталкиваться с самым сладостным и самым обязательным соблазном - отдать публике то, чего она собственно и ждет, - Володин голос. Но опять-таки в эту стройность решения входит точная мысль о мере участия Володиного голоса в спектакле. Потому что должна быть, как всегда у Таганки, суверенность театра, независимость вообще от всего. Вы не можете отдать страждущей публике Высоцкого.... Потому что мы знаем только одно: он не пришел, потому что занят, занят настолько, что не смог сейчас прийти к "Гамлету", занят своим вечным занятием... И ни в коем случае театр не может уступить свою изысканность рыдающей, страдающей и надрывно настроенной публике. Изысканное, строгое зрелище, совершенно строгое, абсолютно не умеющее угодить тем, кто хочет рыдать, говорить, что он снился... Рано или поздно вы придете к тому, что обилие его голоса, нам доступное, еще никак не может быть решением того, что задумано.
Все, что говорилось о "Гамлете", мне кажется, страшно плодотворно. Может быть, настойчивая мысль о Гамлете и особенно соединение идеи Гамлета и вообще того решения, которое уже в театре было ... может навести на очень многие мысли. Во всяком случае, это такие глубины, которые могут облагодетельствовать будущую идею. [...]
ЛЮБИМОВ: Благодарю вас, Белла. Я совершенно согласен с вами. Но мне хочется еще сказать, как любили Володю... Как любили Володю здесь в театре: рабочие, осветители, монтировщики. Это ведь у нас особый народ; то запьют, то не придут. Сложная, вольная орда, кочевая как будто... Так вот, они все в свободное время приходили потому, что просил Володя.
Он умел просить. Как он у меня просил Гамлета! Все ходил за мной и умолял: "Дайте мне Гамлета сыграть! Дайте Гамлета, Гамлета!" А когда начал репетировать, я понял, что он ничего не понимает, что он толком его не читал. А уж что такое, почему, просто из глубины чего-то там, внутренней...
Что мы сделали? На авансцене выгородили то ли вагон, то ли нары. Нары-нары... Мне так кажется, что это стык его мира.
Откуда он все знает: доходяг, забулдыг, летчиков, парашютистов? Уж не знаю, то ли он с ними кутил, летал, бродил... В нем что-то бродило. Он заставлял верить, что это все его прожитая жизнь. Как он сочинял?..
Так вот этот мир, население нар... мне кажется, Гамлет должен очень уникально, неповторимо возникать. Он как-то из этого мира...
Борис МОЖАЕВ: Конечно, Юрий Петрович все верно сказал, что есть опыт театра, есть великолепные спектакли о Пушкине, Маяковском, тут есть уже, так сказать, основа, по которой следует идти. Но и сложность есть, которую вы подсознательно чувствуете и находите.
Высоцкий был в двух ипостасях: он был и артист, и он был и поэт. К сожалению, эту вторую, может быть, не менее важную особенность многие стараются не заметить.
Я слышал его стихотворения и от него, и потом прослушивал - это очень серьезные стихи. Это зрелые стихи, по-своему чрезвычайно емкие, оригинальные, ни на кого не похожие... Высоцкий был - я хорошо знал его в этом плане - очень интересно мыслящий человек... мыслящий как критик. В этом смысле его взгляды на театр, на литературу, на методы работы, на собственный подход к ней чрезвычайно интересны и оригинальны были: они также записаны, их надо иметь в виду.
Ваша задача, связанная с Гамлетом, очень емкая. И не менее интересна та, первая часть, которую вы когда-то для него готовили: замысел - вагоны, нары... Только, упаси боже, чтобы эти нары были тюремными. Эти нары должны быть в том высоком и обиходном понятии русской жизни, то есть образ, связанный со всеми нашими переездами, все эти стройки, которые он безумно любил. Где он только не бывал - и на БАМе, и на Чукотке, и на Камчатке... И вот эта "нарная", так сказать, публика - перехожая, переезжая, охочая до больших дел - на этих
коротких отдохновениях, чаще всего на нарах, в пути или в палатке, - она была охочей и до очень серьезных разговоров и откровений. И он на это шел... и очень хорошо это впитывал в себя - и оттого у него такая поразительная многоликость образной структуры песенного жанра.
Он все это видел, и как цепкая натура, как художник по существу своему, он мгновенно это впитывал, может быть, даже и бессознательно. И потом это отдавалось и поражало людей необыкновенным, так сказать, естеством положения, - и естественно, что принимали его за "бывшего уголовника", и за бродягу, и за кого угодно. Но он как художник все это видел, и он сопереживал, и вот эта идея - вечно подвижного люда на Руси - раньше с посошком, а теперь - вот эта самая наша неустроенность, наше постоянное стремление к чему-то дальнему, лучшему, будущему. [...] И это вполне естественно, Юрий Петрович, что он и тянулся к Гамлету. И Гамлет у него вышел, как говорится, не без вашей помощи, чрезвычайно совре менно звучащим. Та самая истина: неприятие лжи, неискренности, неустроенности и всего того, с чем связана жизнь человеческая, - она у Высоцкого в этой роли получила чрезвычайнейшей силы звучание. [...]
Альфред ШНИТКЕ: Я очень мало его знал. Считанные разы видел в театре его и слышал, поэтому мне очень трудно пытаться найти выражение тому, каким должен получиться спектакль. [...] Здесь, как Юрий Петрович говорил, возникает опасность, что это чрезвычайно заинтересованное душевное участие в нем... может привести к тому, что спектакль будет держаться на какой-то очень большой эмоциональной волне. Но нужно, чтобы у него был запас прочности [...] И кроме того, конечно, мне кажется, что опора на Гамлета - самый лучший, самый точный ход... Когда я сегодня слушал, как он знал людей, так действительно удивляешься: подсознательно отождествляешь его с этими людьми, а ведь никем из них он не был. Может быть, какое-то присутствие этих других, которые каждый раз оказываются Гамлетом, - все другие, и каждый из них - Гамлет...
Александр АНИКСТ,' доктор искусствоведения: Все мы сходимся на том, что нужно уйти от Высоцкого, который нравился обывателям и мещанам, вернее от того, что они в нем видят и что бы хотели из него сделать.
Всякий поэт где-то больше самого себя, больше собственной личности. Вот это большее нам и надо выявить. [...] Вот выявить в его поэзии то действительно человеческое, что там содержится, глубоко человеческое, - то, что задевает струны многих людей, и то, что действует одинаково и на людей высокообразованных и интеллигентных, и на совершенно необразованных и неинтеллигентных, - там, где душа Высоцкого, душа поэта Высоцкого, чувствующего народ, чувствующего отдельного человека, - вот это и надо выявить. [..-]
Но только как поэта его представлять нельзя - он был человеком этого театра. Хотя он говорил какие-то свои вещи в стихах и песнях, но говорил-то он то, что составляет основу жизни этого театра. Это был большой разговор о нерешенных вопросах нашей жизни, о том, что заставляет нас всех болеть, мучиться... Все эти направления, мне кажется, очень важны для спектакля, чтобы он мог вырасти в поэтическое художественное явление
Юрий КАРЯКИН: ... Может, я не так понял насчет обывателя. По-моему, одна из тайн Володи состояла в том, что он из обывателя умел сделать... превратить его в человека. Народ это не есть обыватель в значительной своей части - и в этом вся тайна. [...] В Евангелии сказано, по-моему: "Пришел не к здоровым, а к больным".
Смерть открыла нам поэта. Смерть певца открыла - поэта. Но вот как бы не упустить возможность его подмены. [...] И последнее. Не забыть бы одну черту: он всегда "придуривался", якобы - юродивость. Но это была форма существования, форма провоцирования вас на что-то. И всегда была самоирония.
Алла ДЕМИДОВА: Вы говорили об опыте поэтических спектаклей. Мне кажется, что он будет мешать. Эти спектакли себя исчерпали, они кончились. Нужно говорить о том, какой ценой он пришел в бессмертие. Пропаганда, конечно, не нужна. Но и о срывах, и о резкостях умершего говорить нужно.
Нужно говорить о своих тупиках: о сорокалетних, которые ищут и уперлись в стенку. Гамлет - очень хорошая идея, трагическое ощущение, не высказанное словами то, что ощущается внутренним слухом.
ЛЮБИМОВ: Поэтические спектакли не кончились. Просто будем искать новые формы. Опыт не может быть в тягость. В тягость может быть только штамп...
Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ: ... Действительно, смерть показала, что он был связан не с толпой, а с народом. И должна быть масштабность, которая есть в Гамлете. Заземленность, сантимент, по-моему, тоже нужны. [...] Гамлет дает глобальный масштаб.

Музыкально-театральный вестник "Антракт"

 

* * *

14 мая 1981 года.
Верхнее фойе старого здания Театра на Таганке.
Присутствует вся труппа.
(Ю.П.Любимов опаздывает. Его вызвал к себе зам. министра культуры СССР Ю.Барабаш. В.Смехов читает статьи В.Тростникова и Е.Мита (Майбурта)).

Пришел Ю.П.Любимов (Ю.П.).

Ю.П.: Я должен извиниться. Меня начальство вызывало. Давайте дочитаем статьи, а потом решим, как будем работать над спектаклем.
(В.Смехов продолжает чтение. Слушают внимательно, заинтересованно. Порой смеются - особенно заливисто В.Золотухин и З.Славина. Ю.П. и актеры обсуждают статьи. Высказываются о том, что фрагменты их текстов надо включить в спектакль).
Ю.П.; Нам всем будет очень тяжело делать спектакль о Володе. Очень трудно удержаться от сентиментальности, слезливости. Очень трудно будет найти себя актерам.
Правильно, что вы прочитали замечательные размышления о Высоцком. Это даст разгон. Есть еще его стихи. Мы их тоже будем читать. Есть много стихов, ему посвященных.
А есть и такое... (Читает стихи Ивана Русева):

А милиция конная думала:
"Ну, скончался. А хоть бы повесился!
И чего здесь такого заумного?
И чего они с жиру бесятся?"

А толпа оголтелая, потная,
Всю округу заполнив на треть,
Бесновалась: "Давайте народного!
Выносите, хотим посмотреть!"

А какие-то мальчики пьяные,
На бутылки сменившие соски,
Исполняли мелодии рьяно,
Завывали совсем, как Высоцкий.

А на улицах плакали девочки,
Тушь французскую с пудрой мешая.
И хватались красиво за стеночки,
И хотели, чтоб их утешали.

А друзья его замкнутой кучкою
В уголке в холодке выпивали
И махали тем девочкам ручкою
И к себе никого не пускали.

А в салонах московские барыни,
Губы выпятив, словно диваны,
В уголках шепелявили парами:
"Ой, как жалко, как умер-то рано!"

А витии, как грифы-стервятники,
Изливали себя при народе,
А скотина какая-то в батнике
Все его называла Володей.

Ну а критик с изысканной личностью,
Расфуфыренный в замшевый бархат,
Объяснял всем, как мог, что в наличности
Не осталось подобного барда.

Ю.П.: Это я прочел к тому, чтоб вы поняли, что делать спектакль будет тяжело. Ведь это не просто какой-то там сочинил... И Володя все знал. Его стихи все выражают:

Когда я отпою и отыграю,
Чем кончу я, на чем - не угадать,
Но лишь одно я непременно знаю:
Мне будет не хотеться умирать.

Посажен на литую цепь почета.
И звенья славы мне не по зубам.
Эй, кто стучит в дубовые ворота
Костяшками по кованным скобам?

Ответа нет. Но там стоят, я знаю,
Кому не так страшны цепные псы.
И вот над изгородью замечаю
Знакомый серп отточенной косы.

Я перетру серебряный ошейник
И золотую цепь перегрызу,
Перемахну забор, ворвусь в репейник,
Порву бока и выбегу в грозу.

Ю.П.: В спектакле надо найти огромный такт. О НЕМ делать, а не о НАС. Тут нужно хорошее актерское и режиссерское отстранение. Надо быть ненавязчивыми, деликатными. Но и быть такими же неукротимыми, как он. Это должно выражаться в позиции театра... Тут требуются духовные усилия...
(...) Десятки часов мы сидели и слушали песни Высоцкого. И поняли, что его можно прекрасно читать как поэта. Многие уважаемые люди считают, что это невозможно. Что без его исполнения - нельзя. Аргумент веский. Но мы постараемся доказать, что Высоцкий был замечательный поэт.
Я призываю вас всех, чтоб в работе не было обид. Этот спектакль - наше общее дело, долг перед Володей.
Завтра мы с Давидом Львовичем (Боровским - Ред.) принесем макет и покажем. Макет родился не сразу. Сначала мы хотели сделать конструкцию подвесную: доски на подвесных штанкетах. Когда-то Владимир собирался делать свой спектакль, и Давид сделал такое оформление на малой сцене. Он (Высоцкий - Ред.) прыгал, бегал в этой конструкции. Ему она казалась удобной. Мы теперь ее чуть развили. Но теперь, когда ее уже смонтировали, родилась новая идея. Завтра вы это увидите.
(...) Я очень рад вашей реакции на комедийные тексты Высоцкого в статьях. Это тоже надо сохранить в спектакле.
(...) Основной разговор о спектакле будет завтра. Я без пространства не могу размышлять, у меня фантазия не работает... Было три варианта пьесы. Я про них расскажу... Когда мы работали над текстом, в театр пришел близкий знакомый Володи (Э.Володарский - Ред.) и принес свою пьесу, которую он написал. Мы были в ужасе. Ведь запретить мы ее не можем, это начальство все запрещает. Я с ним говорил нарочно при свидетелях. Просил его деликатно не торопиться, поработать над пьесой. А он пошел с ней во МХАТ. И там могут взять. Ведь ее легко ставить - "арбузовская" камерная пьеса.
З.СЛАВИНА: Почему же он так себя ведет?
Ю.П.: Как он понял, так и написал. Как Плучек захотел улучшить "Самоубийцу" Эрдмана и "поправил" автора всемирно известного...
С моей точки зрения, "нормальную" пьесу о Владимире написать нельзя. Сейчас его нет, и все стало по-другому, все очень сложно... Он был мужественным человеком, каких сейчас мало... Старые люди были мужественны. Немирович привел в театр Шостаковича, прервал игру и сказал: "Я вам привел гениального человека.". А потом написали: "Сумбур вместо музыки".
Легенды родились о том, какие были мужчины... Потом пришли к Немировичу за подписями против Мейерхольда. Он говорит: "Лежачих в России не бьют." Так и ушли ни с чем, не подписав письмо. Таких товарищей мало теперь... Тех, которые не подпишут. А тех, которые придут подписывать - много. Я это к тому говорю, что мы должны понять, что работа наша будет требовать большого мужества. Ведь стихотворение, которое я прочел, рассылается, внедряется. И мы должны быть расположены друг к другу... Мы не должны позволять такие проявления.
Репетировать мы начинаем на сцене, в выгородке. Вы должны сразу же ощутить себя в конструкции. Как "Гамлет" не мог существовать без занавеса, так и этот спектакль не может состояться без конструкции...

Запись П.Леонова

* * *

Из стенограммы заседания художественного совета Театра драмы и комедии на Таганке. 21 июля 1981 года

В. М. САМОЙЛЕНКО, зам. начальника отдела театров и концертной работы Главного управления культуры Моссовета: Мы считаем, что основная идея поэтического представления остается прежней: конфликт поэта с обществом, отсутствие гражданской позиции у поэта и данного вечера. [...] Естественно, мы не рекомендуем это для показа. Поскольку Юрий Петрович говорил о том, что показ представления 25 июля - внутреннее дело театра и поручился за то, что этот вечер пройдет нормально (в соответствующих инстанциях вами, Юрий Петрович, было об этом заявлено), поскольку это внутренний вечер, вы должны поступать так, как вам подсказывает ваша партийная совесть, ваша должность главного режиссера театра, художническое ваше назначение. [...]
Юрий ЛЮБИМОВ: Посильно сокращено 10 страниц текста. Я выполнил все, что товарищи требовали... Но хочу, чтобы все знали: когда товарищ Шкодин (зам. начальника Главка. - Ред.) говорит, что он не воевал, но ему неприятно, когда поется песня про инвалида, в ней он увидел, что это - мерзкие пьяницы, ходившие после войны по вагонам, это его оскорбляет, - после этого мне говорить с товарищем Шкодиным сложно. И с другими товарищами мне тоже трудно говорить... Они, наверное, и от Пушкина оставили бы маленький томик, а Гоголя вообще запретили бы. (Обращаясь к Самойленко.) У вас превратное представление о мире художника, вы люди некомпетентные, чтобы решать вопрос о крупном русском поэте. [...]
Л. П. ДЕЛЮСИН, доктор исторических наук: Я считаю, что никакой односторонности в изображении военной тематики нет. Как фронтовику мне странно слышать такое. Нужно быть бесчувственным идиотом, чтобы так понять то, что пел Высоцкий.... Спектакль очень гражданственный. Он показывает Высоцкого как мыслителя, философа, глубоко и остро обнажающего те теневые стороны нашей жизни, бороться с которыми призывает нас наша партия, в частности, на последнем съезде.
А. Е. БОВИН: Я не могу говорить так эмоционально, как Лев Петрович, - я не занимаюсь искусством, я занимаюсь политикой. С этой точки зрения, мне кажется, нельзя согласиться с тем, что главная тема спектакля - это конфликт поэта с обществом.
Мне как раз кажется, что его главная тема - соединенность судеб. Потому что судьба нашего общества драматична: здесь были лагеря, война, культ личности, послевоенные сложности... И приблатненные песни - это тоже судьба нашего общества. Поэтому судьба поэта отразила историю нашего общества, пережившего все эти трагические повороты. [...] Мне думается, что именно с партийной точки зрения это очень важно, так как мы не хотим, чтобы о нашей истории пели и говорили Галич и Солженицын.
Б. А. МОЖАЕВ: (Самойленко) [...] Прежде всего меня удивило ваше главное заявление, ваш основной довод - будто здесь показан конфликт поэта с обществом. В чем, простите, вы видите этот конфликт? В том, что некоторые товарищи из вашего круга не допускали Высоцкого на сцену? Это не конфликт поэта с обществом.
Этак вы и мне завтра скажете, что, поскольку Шкодин и Покаржевский не пускают меня на сцену - у меня не пропустили без всякой понятной мне причины две комедии: "Живой" и еще одну, которую оттеснили, хотя на нее тоже есть разрешение Главлита, - то у меня тоже конфликт с обществом? [...]
Николай ГУБЕНКО: Я родился в августе 41-го. Отец ушел на фронт и погиб в 43-м году под Луганском. Мать мою (ребята этого не знают, я им не рассказывал) повесили фашистско-румынские захватчики. Большая часть актеров театра - это мое поколение, у которого не только в крови, но и в земле лежит то, что делает нас - хотите вы этого или нет - патриотами... Если вы хотите, чтобы спектакль воспитывал лучшим образом, чтобы творчество Высоцкого получило наконец официальное признание, - что заставило меня вернуться в театр, - а не такое, какое сейчас существует в народе: самодельное, стихийное и буйное на пленках магнитофонов, - то не делайте, ради бога, той глупости, которую совершили в свое время по отношению к другим писателям...

Спектакль был запрещен к показу. Зрители, сумевшие правдами и неправдами попасть в зал Театра на Таганке, увидели "Владимира Высоцкого" 15, 23, 24 и 25 июля 1981 года. Закрытые прогоны состоялись также в октябре;
"подпольные" представления давались актерами при каждом удобном случае.
Восстановить спектакль удалось только в 1988 году.