|
О ВОЛОДЕ
Михаил Шемякин
Володя для меня - это событие. Событие в моей жизни, очень
страшное, очень сложное. И очень печальное. Взять хотя бы
его смерть... Казалось бы - вся Россия узнала, и Запад узнал,
что Володя помер, - Ваганьковское кладбище, хоронили рядом
с Есениным, - но ко мне известие о смерти моего самого близкого
друга пришло спустя много дней после того, как он был похоронен.
Потому что никто - даже Марина Влади, его жена, - не решился
мне об этом сообщить. Моя жена, моя дочка, которые знали
прекрасно Высоцкого, - никто не мог сказать, осмелиться,
произнести: "Володя умер - никогда он больше не придет в
твою жизнь..."
Я был в Греции, в Афинах. Звоню домой, чувствую по голосу
- что-то не в порядке, спрашиваю: "Что такое происходит?"
Какие-то слезы в голосе: "Ты понимаешь... Ну, дочка там
нашкодила...мблю-бдю-бдю...' Звоню Костаки - дядя Жора разговаривает,
ну - слишком вежливо со мной. Слишком вежливо. Это меня
сразу настораживает. Я спрашиваю: "А что происходит, собственно
говоря, - в космосе?"
А в космосе произошло вот это страшное событие - умер Володя,
один из самых больших певцов русской души, русских событий.
Американка, с которой я дружу много лет, - мы сидели с ней
в ресторане, поздно ночью, душно, - взяла меня за руку и
говорит: "Ты сильный человек?" Я отвечаю: "Да, конечно".
Ну какой русский не мечтает быть сильным? Она сжала мою
руку и говорит: "Ты точно, сильный?" Я говорю: "Ну, конечно!
Милая, -говорю, - ты что? Мы все, как Атланты, вообще -
всю Землю держим на плечах!" И тут - я увидел у нее в глазах
слезы, и что-то страшное произошло... В этот момент я понял...
Я взглянул на нее и спросил: "Володя?.." И вдруг - эта американка,
абсолютно беспощадная, - она знала Высоцкого в прошлом,
тоже - заплакала, упала головой почти что в тарелку и сказала:
"Кончено!"
Я выбежал в эту душную ночь афинскую... Я знал, что друга
больше нет. Осилить это, осмыслить... Я два года не мог
слышать его песен, это было тяжело. Тяжело и страшно для
меня... Я не мог слышать его голос, потому что Володя Высоцкий
был для меня человек слишком живой, чтобы умереть... И для
того, чтобы осознать, что Он ушел из нашего мира - еще нужны
долгие годы. Я даже не могу смириться с этой мыслью.
Почему сильна его поэзия? Потому что он брал ее - из жизни.
Он жил ею. Это не просто набор слов - красивых, вообще...
Это жизнь, это анализ, это синтез, это конструкция его мышления,
конструкция его души. Почему на сегодняшний день Высоцкий
стал полубогом в России? Не в плане того, что он красиво
пишет или сладко поет, нет. Он сделал то, чего до него не
делал никто, синтез абсолютно бесшабашной русской души -
с трезвым мышлением гениального философа. Володя был настоящим
метафизиком, в глубине души.
Почему наша дружба, которая длилась около десяти лет, произошла
так внезапно и странно? Я для него, в принципе, - чужой
человек. Что я? Пишу холсты, какие-то странные человечки
там бегают... Но у нас - вот. как в старинных романсах поется:
"Любовь пришла с первого взгляда, ударила в сердце как нож..."
Первого вечера, когда я узнал Володю, и Володя узнал меня
- для нас было достаточно, чтобы понять, что наша дружба
- навсегда. Это жуткая вещь, тяжелая, больная, мучительная
где-то... Дружить - тоже тяжело, как и любить.
Я хочу рассказать, как Володя писал стихи, посвященные мне...
Я встаю с похмелья, пьяный в доску, галлюцинации, естественно,
как у всех нормальных алкоголиков, вообще мне плохо. Нам
плохо, нас тошнит.
Приходит Володенька. Он видит... Ему тоже бывает плохо,
и их тошнит. На следующий день Вовчик приносит балладу и
говорит: "Это не поется, это - читается". И -начинает читать:
БАЛЛАДА "ДВЕ ПРОСЬБЫ"
Михаилу Шемякину, другу и брату, посвящен сей попуэкспромт
Мне снятся крысы, хоботы
и черти.Я
Гоню их прочь, стеная и браня.
Но вместо них - я вижу виночерпия,
Он шепчет: "Выход есть - к исходу дня -
Вина! И прекратится толкотня,
Виденья схлынут, сердце и предсердие
Отпустит, и расплавится броня!
Я - снова я, и вы теперь мне верьте. Я
Немногого прошу взамен бессмертия, -
Широкий тракт, холст, друга да коня.
Прошу покорно, голову склоня:
Побойтесь Бога, если не меня, -
Не плачьте вслед, во имя Милосердия!
Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,
Но чтобы душу - дьяволу - ни-ни!
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
День смерти уточнили мне они...
Ты эту дату. Боже, сохрани,
Не отмечай в своем календаре, или
В последний миг возьми да измени,
Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли.
И чтобы агнцы жалобно не блеяли.
Чтоб люди не хихикали в тени.
От них от всех, о Боже, охрани
Скорее, ибо душу мне они
Сомненьями и страхами засеяли.
Есть стихи, которые мало кто может расшифровать. У Володи,
например, сказано:
Я ощутил намеренье благое
Сварганить крылья из цыганской шали,
Крылатым стать и недоступным стать,
Мои друзья - пьянюише изгои -
Меня хватали за руки, мешали.
Никто не знал, что я умел летать.
Через "пежо" я прыгнул на Faubourg
И приобрел повторное звучанье...
"Повторное звучанье". Faubourg, "пежо" - что это? Крученых?
Ничего подобного. Просто Володе я рассказал, как после очередного
загула мне показалось, что у меня галлюцинации затягиваются:
телефон звонит один раз... нет, три раза; кто-то крикнет
в окно, а мне слышится три крика. Я к доктору Бальзанову
(о котором тоже когда-нибудь расскажу - гениальный тип!),
и говорю ему, что когда я пил в последний раз, мне показалось,
что я могу летать - разбежавшись, я перепрыгнул через "пежо"
и ударился ухом о столб. Он меня осмотрел и говорит: "Ясно,
повреждение барабанной перепонки, а при этом возникает повторное
звучание. Это вам на всю жизнь подарок за вашу гулянку".
Потом я рассказал об этом Володе, который интересовался
всеми подробностями всегда... Например, деталь из той же
песни:
Таскал в России - грыжа
подтвердит...
А грыжа у меня потому, что я надорвался, когда работал грузчиком
в "Эрмитаже".
Володя посвятил мне стихотворение "Осторожно, гризли!" Что
такое - "Осторожно, гризли!"? Странная история!
У меня была девушка. Очень симпатичная. И Володя слегка
был влюблен в нее - красивая американка, предки - русские,
при ней Володя записал "Течет реченька"...
Однажды в Америке мы с ней поехали куда-то. Она ведет машину,
черный лимузин. Останавливаемся в лесу. Я вышел облегчиться
у столба, поднимаю голову, вижу какой-то странный рисунок
- голова, похожая на мою - немного, правда, утрированная...
Я спрашиваю: "А что это такое здесь?" Она отвечает: "Написано:
"Осторожно, гризли!" Я говорю: "Ах, да?!!" И, не закончив
дела, - в машину; "Гони дальше!"
Я Володьке потом рассказываю - он от смеха падает со скамейки.
Так родилось это название.
Или вот - песня "французские бесы".
Нормально у нас было так: Володя пил - я был трезвенником;
я пил - Володя охранял меня. В этот день, к сожалению, Шемякин
тоже сорвался. Тоже пил - вместе с Высоцким.
Значит, мы ушли, оба-два хулигана русских, в страшный запой,
нехороший - ничего приятного для французов в этот вечер
не было. Мы гуляли. Это было страшно. Сначала мы были у
Жака Татляна, известного армянско-французского певца, в
его знаменитом кабаре, которе называлось "Две гитары". Но
он, когда увидел нас в ансамбле, немножко выпившими, испугался
и говорит: "Ребята, я вас уважаю, и Шемякина и Высоцкого,
и Высоцкого и Шемякина, но если вы не уйдете, я сейчас вызову
полицию!" Мы были только накануне наших веселых резвостей
- и решили быстро уйти. Ушли в другой русский кабак, который
назывался "Распутин". На беду нашу (на Володину, вернее)
- там сидел Любимов, с хозяйкой кабаре, мадам Мартини. Володя
сделал такую героическую мину и молча прошел, не замечая.
Публики не было, мы уселись напротив цыганского хора. Я
подошел к Любимову, поздоровался, говорю: "Володе плохо".
Он говорит: "А Вам тоже вроде нехорошо". Я говорю: "Это
все фигня. А вот Вы, господин хороший. Вы - засранец". "Почему,
Миш?.." (Потому что он милый вообще человек). Я говорю:
"Знаете почему? Потому что Вы государя Императора Николая
в своем спектакле - повесили вверх ногами, в сапожках. Прекрасно
получилось! А Вы представьте вот такой момент... В зале
ведь сидели столетние старушки и старички. А тридцать или
сорок лет тому назад Вы осмелились бы вот такой трюк проделать?
К Вам бы подошли, любимый Любимов, господа офицеры и - надавали
бы Вам по морде, за оскорбление персоны."
И Любимов, очень талантливый человек, очень странный, вдруг
взял меня за руку, обнял и сказал:
"Миша, - говорит, - Вы правы. Я сподличал... " А потом началась
вот такая истерика. Володя, который был дико разозлен тем,
что директор театра его увидел в непотребном виде, - запел.
Цыгане сначала пели, Володя начал бросать - это у нас называлось
"раздача денежных знаков населению". Володя раздает - и
поет одновременно. И запел он песню, в которой есть слова:
"А где твой черный пистолет?" - моей пьяной башке, туманной,
вспомнилось: а пистолет - у меня в кармане! Я ведь охраняю
Высоцкого. "Вовочка, вот, здесь он!" И - начинаю палить
в потолок, чтобы ему показать: пистолет - тут, и патроны
тут, и порох тут, в пороховницах!..
Цыгане лезут, естественно, под стол. Мадам хозяйка - тоже,
с Любимовым - так как-то залезают, угрюмо... А мы с Володей
стреляем, кричим: "А-а-а, а где?" А я говорю: "Вот, а вот
- так!" Вот - такая песня получилась: "И друг мой в черных
сапогах стрелял из пистолета!.." И потом вдруг я вижу, что
хозяйка выползла из-под стола, потому что патроны у меня
кончились, звонит в полицию. Я думаю: "Время уходить". И
мы ушли. В этот момент, оказалось, как раз подъехала машина
с полицейскими, которые хотели нас вязать, брать, надавать
кандалы. А мы поехали в другой кабак, который назывался
"Царевич", где пел - шестьдесят лет - один из самых знаменитых
русских цыган, Володя Поляков, который всегда просил: "Володя,
ну спой..." Но Высоцкий, когда пил -петь уже не мог. Потом
был другой кабак, потом была другая пьянка, все было страшно,
все было интересно...
Вот еще один штрих к его портрету. Обычно считают, что художник
- пьяница, поэт - само собой разумеется. Писатель, музыкант...
Когда-то Ван Гог сказал: "Ха, Микельанджело обвиняют в пьянстве.
Хотел бы я посмотреть на этого пьяницу - который работает
на таких лесах, делает такие вещи, и в состоянии не свергнуться
вниз!" Образ Высоцкого в русском сознании тоже складывается,
как образ такого поэта-хулигана, - полу-Маяковский, полу-Есенин,
и еще покруче, а на самом деле - когда Володя пил, петь
или говорить он просто не мог...
Для него самое любимое в жизни было - сидеть в тишине. Разбирать
репродукции, марки... Он коллекционировал автографы великих
писателей, великих людей... Перед его смертью я ему приготовил
большой подарок - автографы гетмана Мазепы, потому что Володя
очень любил Пушкина - и играл, кстати, арапа Петра Великого.
Люди не понимают простого: для того, чтобы Володе создавать
его вещи, ему нужно было быть абсолютно, предельно, четко
трезвым - как хирургу, который делает операции на глазу:
рука не имеет права дрогнуть - будет разрезан нерв - конец
глазу. Володя выполнял эту операцию с блеском; когда Володя
творил - он был трезв. Все его творчество - это творчество
одного из трезвейших и самых печальных аналитиков земли
русской. Не пьяница он, как он по песням кажется, не гуляка
- нет! Володя Высоцкий - это человек, которого нужно понимать
абсолютно по-другому. Мне выпало счастье познать его как
человека, познакомиться с ним, узнать глубину его души,
его чуткость, его боль. Это принесло мне много счастья и
много-много-много боли, до сих пор я не могу слушать его
песни, потому то он слишком живой, слишком... Мне кажется,
вот сейчас - откроется дверь, и войдет снова Вовчик, с рыжей
бородой... И скажет: "Э-э, Мишунька!.."
Отправить в царство смерти одного из самых живых людей,
даже в своем крошечном сознании - это большая трагедия.
Я как-то просыпаюсь, обнимаю... думаю:
"Жена... рыжая..." Обнимаю - вижу: нет, вроде не жена! У
жены - борода выросла за ночь!
Глаза продираю:
- Рива, ты что? Обородела? Вовчик (из-под локтя):
- Это я... Тут, значит, да, м-да... Я говорю:
- Вовчик, а ты чего тут делаешь?
- Я тоже устал, ты спи, ты спи, и ты устал...Ты спи... Я
просыпаюсь: - Рива, вроде мне показалось, что Володя был
в кровати?.. А Рива мне: -Да, да, ты знаешь, он с порога
- дверь открывает и говорит: "А Миша? А Мишунька?" А я ему
отвечаю, что Миша, как всегда, всю ночь работает, лег спать.
А он: "Ох, я тоже - так устал... Под бочок..."
И залезает, рыжебородый!.. Вот такая штука!
Однажды Марина позвонила мне со съемок, из Италии. Сказала:
"Володе плохо..."
Я понял, что такое "плохо" - Володя страдал большими запоями.
Я взял русского художника Путилина, который обожал Высоцкого,
и в своих песнях всегда подражал ему. И мы помчались.
Володя уже был на грани... ухода в иной мир. А там у них
были такие маленькие собачки - как клопы! Я обожаю животных,
взял их на руки - это были Маринины собаки. Володька, который
любил животных на расстоянии, говорит: "Мишка, а чего ты
их ласкаешь?" А я отвечаю: "Да я люблю животных, - потому
что без зверей - наши души озверели бы..."
И вдруг я вижу: Володька идет, шатаясь, к шкафчику, что-то
достает и - записывает, и меня спрашивает: "Как ты сказал?
Без зверей - озверели бы?"
Вот такая печальная история: когда Марина мне дала посмотреть
Володины тетради - записи, размышления, наброски стихов,
- вдруг я вижу - нетрезвой, пьяной рукой записано: "А без
зверей озверели бы мы..."
А потом мне пришлось повозиться, конечно. всю ночь, с ложечки
шампанским его отпаивать... плохо, плохо нам - и мне уже
в этот момент плохо, хотя я трезвый, но не спавший всю ночь.
Вообще с Володькой тяжело было, потому что - больной совершенно
он в последние годы был. Я его с ложечки шампанским, то
- другое
- третье, а Володеньке - вдруг - нужно уезжать в Москву,
немедленно! Ладно, с трудом он меня уговорил, согласились,
сели в такси. Я думаю: дома отлежится у меня. А Путилин
как-то уже немножко подскис. Что Высоцкий, но - не тот,
ему казалось. Приезжаем ко мне. Я пытаюсь его уложить, но
Володя - человек буйный, какие-то собрал чемоданы - по-моему,
мои взял,- я человек не корыстный, бери - какой-то мой хлам...
В тот же момент я думаю, что нужно же - спасать, сейчас
же разыскать Марину. А у меня под домом - стоянка такси.
Я говорю этому Путилину: "Слушай, парень! Ты ни в коем случае
- такси! Скажи, что перед ними больной, вообще, не сажать,
чемоданы - мои, и человек - мой, в данном случае - все под
моим контролем. Ну, скажи просто - болен, помигай и прочее.
Ведь ты достаточно говоришь по-французски..." А сам пытаюсь
связаться с Мариной, которая где-то на съемках, в Риме или
в Венеции, - и ничего у меня не получается. Я нервничаю,
ровно через пять минут приходит этот великий любитель Высоцкого
и говорит:
- Миша, а он уже уехал!..
Я его - за ворот:
- Как?! Ядрена-матрена, что ж ты наделал?!
- А он какой-то странный...Я ему сказал: Вот, Вы не сядете...
А он меня взял за шиворот, говорит:
"Я тебя сейчас ка-ак об этот ларек, я тебя, кааак... так
что из тебя, - говорит, - мозги посыпятся!"
Я так испугался!.. (А Путилин - выше его на две головы!)
- ...Я так испугался, я пришел сюда сказать.. .А потом выглянул
с балкона - оказывается, такси уже отъехало...
Я никогда не забуду: перед тем, как я послал этого несчастного
Путилку, как мы его звали, вниз, - я взял Володьку за его
кожаную куртку...
(Он любил носить, тоже, кожу, и часто мне говорил:
- Мишка, ты мне костюм придумаешь?
- Ну, какой костюм тебе?
- Вот, ты же себе придумал! Ты же уже -образ...
- Я не придумываю, я просто так живу...
- Нет, я - актер. Ты должен мне придумать! Ты мне сделаешь
костюм, в котором меня будет знать весь мир, как Монтана...)
...И вот взял я его за эту кожаную курточку, за лацканы,
слегка встряхнул и говорю:
- Володя! Опомнись! Ты не имеешь права так поступать! Ты
знаешь, что ты - гений?
Он так на меня мрачно посмотрел и как-то так мрачно-мрачно
ответил:
-Знаю... Я говорю:
- Ты что, хочешь угробить себя вообще? Ты хочешь потерять
себя, и чтобы мы потеряли тебя?
Есть моменты, которые врезаются в сознание на всю жизнь,
потому что они и есть - истина.
Никогда не забуду - его вдруг совершенно, мгновенно протрезвевший
взгляд и мрачные глаза, не радостные, по пьяни - мол, конечно,
я - великий! Второй Наполеон! - и с такой тоской он сказал:
"Знаю". То есть получилось так, будто я его спросил: "Ты
знаешь, что ты несешь крест?" И вдруг этот человек - из
пьяного такого, веселого русского бреда, мгновенно отрезвев,
ответил мне: "Да, знаю".
Вот это был - ответ. Вот так Володя, мне кажется, внутри
себя понимал, что такое - гений. Поэтому он так мрачно -
не холодно! - сказал:
"Знаю".
А потом - чуть не побил Путилина и умчался! Есть один судья
- Время. Вот, время прошло, казалось бы, небольшое, и вдруг
выяснилось - что толпы людей идут уже не к могиле Неизвестного
солдата, а к Володе. Вот это - настоящие судьи. Простые
люди, которые приезжают из Сибири, просто положить какую-то
ромашку занюханную, за рубль пятьдесят. Вот это и есть -
судьи России. Они - судят, они - ее судьба. И они имеют
настоящее слово, а не эта "интеллигенция", которая талдычит
так и сяк - она всегда покупалась, как придворные шуты.
Великим Володю сделало признание народа, признание русской
земли. Вот эти люди, которые от земли ехали, пуская сопли
в грязный платок носовой, - из Сибири, из Вологды, из Ужгорода
- вот это и есть признание. Вот они как раз и явились судьями.
Не Союз писателей, который его после этого всего, с экивоками
там, : брезгливой ухмылочкой - вроде бы, так сказать, "одобрил".
Нет, Время, земля, народ, дух. Той страны, в которой поэт
родился, в которой он прожил - и которой он отдал всю свою
жизнь. Вот это и есть настоящие судьи.
Почему мне так легко было делать "Аполлон"' Архивы - колоссальные.
Кто меня -..в то время пацана молодого - заставлял брать
в руки камеру, дурацкую - "Любитель", и снимать своих друзей?
У меня было предчувствие, что эта эпоха станет исторической,
что вот те люди, мало кому известные на Западе, на сегодняшний
день - художники, поэты,- все равно - история, колоссальная
история России. Поскольку, в наследство от отца - историка
войны - у меня, видно, в крови вот это собирательство материалов,
истории... И, может, преувеличение значимости некоторых
людей. А оказалось потом - нет, не ошибался.
Как же я мог, столкнувшись с такой громадной личностью,
как Володя Высоцкий, упустить этот момент? Естественно,
я сразу понесся в магазин, самый лучший; естественно, я
купил самые лучшие магнитофоны. Естественно, я быстро натренировался
записывать - сам распевая какие-то песни. И сказал: "Володя,
давай начнем работать. Тебе нужно, чтобы у тебя все, что
ты создал, было записано. Хронологически, не хронологически
- но ты обязан это все сделать на самом высоком уровне."
Поэтому были куплены самые дорогие магнитофоны - для гитары,
для голоса, чтобы записывалось как можно лучше. И я его
стал теребить, чтобы он начинал работать. Потом - начнутся
беседы. Потом - мы можем сидеть за столом, потом - он может
выпить, или выпью я. Но сначала - работа. А вскоре это у
него вошло в привычку. Он врывался ко мне, уже в руках держал
свою тетрадь и, поставив тетрадку на мольберт, начинал петь,
перелистывая страницы, - поэтому на многих записях слышно,
как шуршит бумагой, как иногда сбивается, потому что всматривается
в текст. А иногда он забывал очки - в последние годы Володя
уже довольно плохо видел.
Он всегда у меня читал в очках, лежа - какие-нибудь старинные
романы, или листал репродукции. Открыл для себя Сутина.
Почему в поэме "Тушеноши" он упоминает Сутина? До меня он
его не знал. Спросил: "Что это за странный художник, который
пишет туши?" Я говорю: "Ты что?! Это наш соотечественник,
Сутин! Это гений!" Ну, через пять минут Володя был большим
поклонником Сутина, чем я.
Вот так начинались эти записи. А потом он просто рвался,
он уже чувствовал, что создается что-то действительно историческое,
интересное. И поэтому он, врываясь, сразу хватал гитару.
Гитара его хранилась у меня. Вот, она и сейчас здесь стоит...
Он сказал: "Я оставлю ее, потому что это наш рабочий инструмент".
Он ставил тетрадку на мольберт и начинал петь. Самое свежее,
самое новое, что он только что привез. А потом в издательстве
"ИМКА-Пресс" вышли сборники русских бардов - книги и кассеты.
Конечно, записи ужасного качества,
но стихи были собраны, и Володя, когда увидел эти сборники,
сказал мне: "А ты знаешь, давай будем повторять все, что
я написал..."Как бы вот восстанавливать, в новой уже форме...
Поскольку он уже сам чувствовал, что душа окрепла, окреп
голос, окрепло понятие собственного творчества - переанализ,
видно, уже начался.
"Ой, эту песню я, - говорит, - уже забыл!" И начинал ее
петь. Но как он ее по-новому исполнял! Это уже было то,
что у нас, художников, называется "рука мастера".
Он с большим энтузиазмом работал со мной, с большим. Вот,
взять хотя бы песню "Течет речечка..." Он ее обожал. Он
говорит; "Я ее много раз исполнял, но мне сейчас ее снова
хочется записать - так, как я ее на сегодняшний день понимаю!"
После этой песни он уже ничего не мог петь. С него валил
пот градом... Он весь выложился, вот в этой одной песне,
которая абсолютно ему не принадлежала! Вообще у него не
было вот этого - петь только самого себя. Как бывают мастера,
которые с удовольствием копируют другого мастера, так же
отдают при этом душу - и создают что-то абсолютно новое.
Новое понятие данной вещи. Вот Делакруа копировал Рубенса
- и создавал вещь, может быть, иногда в чем-то превосходящую
оригинал этого великолепного мастера. Так вот и Володя из
простой песни сделал совершенный шедевр.
Когда он пел "Течет речечка", был такой странный вечер...
В Париже вообще особое освещение. Всегда говорят: воздух
Парижа, освещение Парижа... Такой, где-то близкий к Петербургу,
печальный-печальный свет... Лето, август, разъехались французы,
какая-то сладко-щемящая грусть разлита по всему Парижу,
какой-то желтоватый, туманный свет... Надвигается вечер...
Мы сидели в громадной моей квартире, приехала эта самая
девчонка, американка, о которой я рассказывал. Для нее Володя
был - мало того, что мой друг, - когда она, к тому же, увидела,
услышала, что это - певец, бог, - она вообще сидела, разинув
рот. Володя тут же вдохновился, окреп, и вдруг - вместо
того, чтобы петь что-нибудь свое, решил исполнить "Ре-чечку".
Потому что там, где-то, вот эта тема - любовь, какая-то
девушка, и прочее...И вот он, глядя на нее, на меня бросая
косой взгляд, - так это исполнил! От девчонки ничего не
осталось, а Володя сказал: "Ну, сейчас нужно...нужно -выпить!"
И тут ни при чем его алкоголизм, или желание выпить водки
- и все. Просто настолько отдал себя человек, настолько
мозг горит, все кипит внутри, что - необходимо расслабиться,
иначе - сойдешь с ума...
То, что было, я сейчас вспоминаю, как какой-то сказочный
причудливый сон. А ведь это когда-то было реальностью: входил
Володя, брал вот эту гитару, вешал на грязной ленточке себе
на шею. Начинал петь, говорить... Я, дурак -нужно было записывать
все! Володя ведь был один из самых интересных рассказчиков.
Он рассказывал, например, как он обманывал нянечек в психбольницах,
какой он был хитрый - хитрее всех сумасшедших, и ему всегда
давали водочки втихаря, и все было нормально...
Володя - он ведь такой, в своем характере он воплотил все
уникальные черты, неповторимые, русского народа. Он так
глаз прищурит - хитрый глаз! Ох, хитрый! Если захочет нахамить
- уж я сам хам, мне и то становилось неловко!
Но зато если он к кому-то относился нежно, - вот, допустим,
как ко мне - то просто, как говорится, и облачко не пробегало
между нами... Я был как бы рослее, в свое время занимался
спортом, и вообще здоровый, так нет: услышав однажды как
моя супруга, которая мне где-то по пояс, называет меня "птичка",
- он стал звать меня "птичкой". "Птичка моя!.." - голос
раздается из Москвы...
Никогда ничего не боялся. Когда я издал "Аполлон", я подарил
Володе экземпляр. И он говорил много об этом, конечно, где-то
его показывал, пропагандировал. И вот, помню, звонит он
из Москвы и говорит:
- Мишка, меня вызывали сегодня... (Ну, известно, куда вызывали).
- ...Сказали: "А вот вы там дружите с Шемякиным. Ваша дружба
нам не нравится..."
И вот - это было грандиозно, прямо по телефону сказано!
- он им ответил: "Я дружил с Шемякиным (соврал!) еще в России...(А
в России я его никогда не знал, и он меня - тоже). ...И
буду продолжать дружить. Даже не говорите мне об этом".
"Да, но вот, он сделал "Аполлон", там то, то, то..." "А
что - "Аполлон"? Представлены художники, которых я тоже
люблю, мне нравятся. А что там плохого?" Они - так, пожались-пожались,
помялись-помялись: "Ну да, в принципе-то, ничего плохого
нет..." На этом разговор и окончился. Володька был в тот
вечер довольный и счастливый.
Володя часто говорил: "Мишка, как мы с тобой похожи! В Германии
в детстве были, отцы военные, и жили рядом, бок о бок, и
в Питер я приезжал, ведь мы же с тобой могли быть "вот так"!
А получилось, что встретились только здесь, на Западе..."
Он очень уважал моего отца. Может, потому, что судьба общая
с его отцом. Как-то он говорит: "Что бы мне для твоего отца
сделать?" Я говорю: "Отец ведь то, что ты сделаешь, не поймет.
А вот для меня - сделай, потому что я отца своего очень
чту. Если хочешь сделать такой подарок - напиши песню".
И вот в один из приездов Володя сказал: "Военная песня,
тебе будет интересно, потому что она тебе отца твоего напомнит",
- и спел эту жуткую песню о конниках - "Пожары".
Он написал поэму "Тушеноши", где участвует мой любимый пес
Урка, которого Володя любил, но чисто... метафизически.
Мне моя дочка жаловалась, ябеда: "Папочка, а когда Урка
подходит к Володьке, когда тебя нет, ты в Америке, или где-то
в другой стране - он всегда его отталкивает ногой, говорит:
"Урка, уйди, уйди, уйди, уйди, уйди..." А при тебе - он
всегда говорит: "У-у-ронька...".
А я это засек и однажды говорю: "Володь, что ж ты - Урку
толкаешь ногою в домик, англичанина!" Он говорит: "Ты знаешь.
Мишка, - эх! -Урка такой - гениальный пес, но вот - я его
как-то на расстоянии люблю, вообще-то я собак никогда не
держал..."
Я сделал такую странную серию, "Чрево Парижа". Я очень любил
Чрево Парижа, каждую ночь я там бывал, я там сделал пять
тысяч фотографий, фильм, два даже... Дружил с мясниками,
которые, в основном, оказались здоровенными чешскими, венгерскими
и русскими мужиками. Как-то мне пришлось долгое время быть
в Нью-Йорке - и вдруг ночью в отеле раздался звонок. Володя
говорит: "Я сижу у тебя за столом и - знаешь, что я сейчас
делаю? Я пишу поэму, глядя на твои литографии "Чрево Парижа"!
И я тебе буду читать, и будить тебя..."
И действительно, так и произошло - он будил, читал, что-то
снова писал... потом я снова просыпался от звонка, и так
- всю ночь...
Но вот что самое удивительное: человек, который никогда
не любил собак, включил в поэму моего любимого Урку. Вдруг
он мне читает:
Суть Сутина - "Спасите
наши туши!"
Вы ляжете, заколотые в спины,
И Урка - Урка! - слижет с лиц гримасу...
Слезу слизнет, и слизь, и лимфу с кровью -
Соленую, людскую и коровью -
И станут пепла чище, пыли суше -
Кентавры, или - человекотуши!..
Он мне говорил перед смертью, что самая его великая мечта
- уехать в Америку. Нью-Йорк -это для него был город-бог!
Когда Володя возвращался из Нью-Йорка, он говорил: "Мишка,
Нью-Йорк - это... Это все!" Он мне сказал незадолго до смерти:
"Мишуня, ты должен переехать только в одну страну, ты должен
жить только там. Эта страна - Ю-Эс-Эй. Все. Ничего остального
- нет, это все - мелко для нас... Только там мы можем работать..."
В то же время он не имел такого опыта: потерять родину и
вновь ее обрести. Нам, русским, часто кажется сначала, что
мы отказались от чего-то пустякового. Проходит время, и
ты начинаешь понимать, что ты потерял.
У Володи этой проблемы не было.
Самый большой бог для него среди поэтов был Иосиф Бродский.
Я никогда не забуду, когда он приехал ко мне - такой счастливый!
- из Америки и сказал: Ты знаешь, ИОСИФ подарил мне книгу
и надписал: "Великому русскому поэту". Осип - считает меня
поэтом!
Как у всякого гения, у Володи было чувство такого самоуничижения,
такого отчаяния, которое заставляло его делать, толкало
- на те вещи, которые - сегодня - являются для нас, русских,
ну, гимном, наверно... Для меня многие песни Высоцкого -
это гимн.
Володька попал в сумасшедший дом. Был жуткий запой, его
напоили свои же доброхоты:
Высоцкий едет с нами! Ну, как не выпить с Высоцким - на
всю жизнь сувенир! Две бутылки коньяка ему дали в самолете...
А я узнаю об этом во время жуткого своего запоя - звоню
домой, супруге, она говорит: "А ты знаешь - Вовчик уже давно
на буйном..."
И я - еще погудевши, там, ночь, полдня, -думаю: нужно увидеть
Володю.
И вот я стою перед громадным таким, мрачным зданием. А там,
где-то в середине, сидит Вовчик, к которому мне нужно пробиться,
но как? Во-первых, у меня - такой первобытный страх, по
собственному опыту знаю, что такое психиатрическая больница;
во-вторых,-все закрыто. Я перелезаю через какие-то стенки,
ворота, бочком, прячусь между кустов сирени... Вижу - какая-то
странная лестница, я по ней поднимаюсь, почему - до сих
пор не могу понять, это чисто звериная интуиция! - поднимаюсь
по этой лестнице до самого верха почему-то, там - железная
дверь и маленькие окошечки, в решетках. Я в них заглядываю
- и вдруг передо мной выплывает морда такого советского
психбольного. Он мне подмигивает так хитро из окошечка:
"Э-э-э!" - и так двумя пальцами шевелит. А я ему тоже: "Э-э-э!
Мол, давай, открывай, чего ты мне рожки строишь?
У них - проще, чем в советских психбольницах, он берет -
и открывает дверь - за что-то дернул, а может, плечом нажал
посильнее. Я вхожу. Вонища такая же, как в советских психбольницах
- инсулиновый пот. И я по коридору почему-то сразу пошел
налево, и вдруг - у окна, - помните, в "Мастере и Маргарите",
когда Иван Бездомный почему-то ткнул пальцем в пунцовую
байковую пижаму? - так вот в пунцовой байковой пижаме -
Вовчик, у окошка стоит. Он обернулся - а он тогда в каком-то
фильме снимался - волосы такие рыжеватые, и все так сплетается,
в таком вангоговском колорите, сумасшедшем. И - мне навстречу:
"Миша!.." А я - после запоя, в еще более сентиментальном
настрое: "Вовчик!.."
Он повел меня к себе в палату, в такой... закуток. Я говорю:
- Что? Вот так-то... А он:
- Да... Да... Вот, напоили!.. И вот так - он сидит, а я
говорю:
- Ну что? Что? Все нормально, все будет хорошо... А он мне:
- Мишка, я людей подвел!..
И заплакал вдруг. Я спрашиваю:
- Каких людей
- Да понимаешь, я там обещал кому-то шарикоподшипники достать
для машины... (Не то колесо там, или покрышку)
-...Я так людей подвел! Я говорю:
- Вовчик, ну каких людей? Чего они из тебя тянут?!
- Ну, я могу достать, там, понимаешь, при помощи своего
имени... Они ж не могут! Я вот пообещал, я так людей подвел...
Воду возили на нем! Одному нужно достать -дровишек, там,
- ну, ты же - Высоцкий, ты ж можешь! Другому - машинку,
вне очереди - ну, ты же Высоцкий, можешь пойти, там, ну,
одну песню споешь... И прочее... И вот так его мордовали,
мордовали, мордовали... Так это еще и ело его мозг! Даже
в больнице, вместо того, чтобы подумать: "Елки-палки! Где
я очутился?"
- он об этом плачет, в своей байковой пижаме красной...
Потом он вдруг опомнился, говорит:
- Мишка, тебе нужно уходить!
- А что такое?
- Да ты же знаешь, все-таки это настоящая психиатричка,
ну - повяжут тебя, повяжут!..
А я действительно - сапоги, растрепанные волосы длиннющие...
Ну, бить не будут, но повязать могут! Я говорю:
- Знаешь, Вовка, я все думаю, что мы с тобой - какие-то
никому не нужные птицы!
А он меня схватил за руку - у него есть такая песня о подстреленных
лебедях - и говорит:
- Мишка, этого не может быть! Я здесь, в больнице, стал
думать об этом, и вспомнил эту свою песню...
Он прислонился к окошку, а там идет другая жизнь, никакого
отношения к нам не имеющая - там, солнышко, которое на нас
абсолютно не светит и нас не греет... И вот так мы стоим
прислонившись лбами к стеклу, и воем потихонечку... Жуть!
Вот этого - не передать! Это тоска его, перед самой его
смертью, которая его ела! Казалось бы - ну что еще нужно
парню? Живет в том же месте, где живет Ив Монтан, у жены
его там колоссальное поместье, сад, деревья подстрижены,
и цветочки... А он мне звонит: "Мишка, если не приедешь
- повешусь Потому что я смотрю на эти французские деревья,
и мне повеситься хочется! Что мне здесь делать?!"
И вот это безумие вангоговское, Володькины рыжие волосы,
как в больнице бывает - клочками, и пунцовая байковая пижамка
Ивана Бездомного... И стоим мы оба, и ревем - о каких то
неведомо куда улетевших лебедях... A npи всем этом - солнышко,
солнышко, солнышко, за окном - французики: кепочки, помпончики
а тут стоят два каких-то осколка-римской империи, и тошно
им... Ну, нам всегда плохо куда русского ни привези, ему
всюду плохо! Володька мне говорит: "А я написал песню о
нас..."
А потом у меня всознании сработало: "Отвал! И, вспомнив
про дверь, которую мне открыл этот чайник французский, я
- через нее, и опять - заборами, заборами... Жуть такая!
Самая страшная из наших последних ветреч была - в дурдоме
этом жутком! И как я пробрался туда - не могу даже понять!
Казалось, на век можно туда прорваться - это больница для
наркоманов самых страшных... Ну - судьба!..
Один наш общий друг сказал: "Миша, не расстраивайся - красивые
люди должны уходить молодыми!" Я совершенно с этим не согласен.
Потому что у Володи была масса творческих планов. К примеру,
его сценарий "Каникулы после войны". Он мечтал сняться в
фильме по этому сценарию, с нашим общим другом Даней Ольбрыхским
и Жераром Депардье. Все уже было написано. Это фильм о том,
как трое солдат - француз Жерар, поляк Даниель и русский
Володя - убежали из немецкого концлагеря и начали шкодить
на дорогах и т.д., а под конец даже украли американский
самолет. И все бесшабашные хулиганства, которые они проделывают
по пути, им в конце прощаются.
Володя просто жил этим фильмом. Потом он, конечно, мечтал
сниматься в Америке... Много было планов... Поэтому то,
что произошло -колоссальная трагедия.
Для меня - потерять Володю - это, может быть, была самая
большая боль в моей жизни. Потерять такого человека - самого
живого, самого остроумного, самого безумного, самого близкого!..
Вот так, как иногда в детстве мы ловим маленьких рыбок:
набираешь - счастье! - а они ускользают... Вовка взял -
и ускользнул.
Нечестно, нечестно! Обманул меня! Я ему говорил: "Вовка,
Вовка, Вовка, Вовка! Давай, назло всем, поживем - все нашей
смерти ждут!.."
Никогда не забуду, как я видел Володю в последний раз. Была
весна, он только что вышел из психиатрической больницы французской...
Я его обнял - я собирался в Грецию, он уезжал обратно в
Москву... Володька, - говорю, - вот, ты видишь - корабли
плывут, деревья там... Кто-то гудит: у-у-у! Давай, назло
всем - люди ждут нашей смерти, многие... И ты, говорю, -
им доставишь радость! А давай назло! Вдруг возьмем и выживем!
Ну смотри - цветут деревья, Париж, Риволи, Лувр рядом!..
Вовка! Давай, а?.."
А у него была уже такая странная-странная печать смерти
в глазах, он меня обнял и сказал:
"Мишенька, попробуем!.." Сел в такси, помахал мне рукой
из машины, а я смотрел на него и думал: "В последний раз...
Или - еще нет?"
И оказалось - именно, в этой жизни - в последний. Я улетел
в Грецию, и больше - ни-ког-да...
Когда он ушел, мне стало пусто-пусто-пусто-пусто... трудно
представить даже, как пусто. И сейчас я живу и всегда знаю:
он ждет меня, но говорит: "Не твори глупостей, не уходи
раньше времени! Поживи, поживи, поживи..."
Он приходил ко мне, сколько раз, после смерти... Пришел
однажды - веселый-веселый-веселый, и говорит:
- Мишка, ты знаешь, я умер! Я говорю:
-Я знаю!.. (Так страшно!)
- ..Вообще, что ж ты?..
- Ой, Мишунь, ты даже не представляешь, как прекрасно! Ты
знаешь, я брожу по Москве...
- Ну и что?
(Что мне - Москва?)
- Нет, я брожу по Москве - старинной! Это все фигня! Ты
знаешь, вот я как будто с облаков слетаю, прихожу, открываются
двери - кабак! Сидят мужики, и я - пою!.. Мишка, это такой
кайф! Это грандиозно! Москва, Москва... И самое главное,
я вхожу - и выхожу! - когда хочу. Я всегда - там, и меня
- нет! Но мне так хорошо, в этой Москве...
Я проснулся - за Володьку - счастливый такой! Он приходил,
я знаю, это истина. И говорит: " Я сижу - как на облаке,
вхожу, играю... кабаки... И выхожу... И снова..."
Печатается по: Вагант 5(30)1992
ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ. СОБРАНИЕ СТИХОВ И ПЕСЕН в трех томах
доставление, подготовка текстов и примечания Аркадия А.Н.
Львова и Александра Сумеркина.
|