|
"Это дело живучее..."
Владимир
Высоцкий на своих концертах часто любил повторять: я никогда
не думал, что буду выступать перед такими большими аудиториями,
писал для друзей, для небольшого дружеского круга (называл
имена - Шукшин, Тарковский, Макаров, Качарян, Туманов)...
Тем не менее искусство владеть залом было присуще ему в
полной мере, не только как профессиональному артисту, но
и просто как личности, как человеку. Недаром он смело просил
зажигать свет в любом зале, никогда не работал в полутьме,
просил поменьше хлопать, смело заговаривал с теми, кто писал
записки или что-то выкрикивал. Это была его стихия. Он в
ней чувствовал себя
как рыба в воде.
При этом Высоцкий практически
никогда не говорил о личной жизни, не откровенничал. В основном
рассказывал о театре, о работе в кино, говорил о своем понимании
законов авторской песни, учил слушателя уважению к этому жанру...
И зал тем не менее слушал его не дыша. Каждое слово фиксировали
десятки магнитофонов. Каждое слово разлеталось по стране.
С этим огромным материалом никогда не работали журналисты
(интервью с Высоцким были практически запрещены почти во всех
изданиях страны). Возможно, его полускандальной фигуры боялись
главные редакторы. Возможно, сами журналисты не очень хотели
рисковать. То, что говорил Высоцкий на концертах, - это то
огромное несостоявшееся интервью, которое осталось от тех
лет. Возможно, появись эти слова в печати при жизни - и многое
бы стало понятно, многое сложилось бы по-другому.В связи с
60-летием Владимира Семеновича мы решили обратиться к этому
наследию - и попросили московского коллекционера Олега Терентьева
принести в редакцию сохранившиеся записи (в эту публикацию
вошли записи концертов Высоцкого 1978 - 1979 гг., в академии
ПВО в Калинине и в Москве, в "почтовом ящике"). Рубрику, под
которой мы решили печатать эти необычные тексты, назвали просто:
"Голоса". Первый ее выпуск перед вами.
- Как вы пишете
песни для спектаклей?
- У нас почему-то считается,
что мюзиклом можно назвать любой спектакль, драматическое
произведение, куда потом поэту и композитору заказываются
вставные номера, они рассыпаются по этой пьесе, вот и мюзикл.
Автор получает больше "авторских"... Все довольны, потому
что песня призвана "улучшить". Я всегда против такого небрежного
отношения к песне, когда песня даже не может звучать отдельно
от спектакля. И несет, в общем-то, чисто развлекательную нагрузку.
Вот я играю в спектакле "Добрый человек из Сезуана" роль безработного
летчика, который собирается поначалу повеситься (ему нужно
достать денег, чтобы дать взятку, ведь действие происходит
У НИХ, а не у нас, и там берут и дают взятки). И вот, значит,
он хочет достать где-то пятьсот серебряных долларов, появляется
девушка, которая его вытаскивает из петли, и в конце второго
акта выясняется, что никто ему ничего не достанет и не будет
он летать. И вот кажется, что это самая последняя, крайняя
степень нервного напряжения, когда он выгоняет гостей, кричит
так, что набухают жилы, кажется, что лопнут жилы тут, и выше
простучаться некуда, потолок, и все, все, больше ничего нельзя.
Если дальше кричать, то уже конец, надо заканчивать пьесу.
И тогда на помощь приходит песня о Дне Святого Никогда.Я после
этого, когда стал работать в театре и меня стали приглашать
писать песни в другие спектакли и другие фильмы, я помятую
об этом, слежу за тем, чтобы песня появлялась в самый необходимый
момент и чтобы она могла существовать отдельно, несла какую-то
мысль, которая интересна даже в отрыве от спектакля или кино.
- На какие горы
вы совершали восхождения? Оказывал ли на вас эмоциональное
воздействие альпинизм или другие виды спорта?
- Безусловно. Ну
даже и говорить нечего. Вы знаете, из-за этого получилась
целая серия песен, когда я был в горах под Ушбой. Я на вершине
не был, мы ее так и не прошли, но мы совершали восхождения
многочасовые, довольно сложные. В некоторых местах меня,
просто как рюкзак, поднимали ребята. Тогда еще было полно
сил. Но, к сожалению, ни на каких вершинах я не был - кроме,
может быть, некоторых творческих вершин, о которых знаю
только я сам. А по поводу воздействия эмоционального - альпинизм
на меня оказывал колоссальное воздействие в свое время.
Я не мог жить без гор, и каждый день, который у меня выдавался
свободным, я обязательно туда вылетал - просто хотя бы подышать
горным воздухом безо всяких восхождений.
- Расскажите о
какой-нибудь песне, которая имеет свою историю.
- Это песня "Москва
- Одесса", которую я написал не специально для спектакля
Театра сатиры, а раньше. Просто я однажды сидел трое суток
в аэропорту во Внуково. Уже из принципа просто сидел. Значит,
то погрузят нас в самолет, то потом выведут. Я даже там
организовал забастовку сидячую, в самолете, но у нас появились
штрейкбрехеры и от холода убежали. Потом мы ходили, подымали
восстание. В общем, целые движения масс там были гигантские.
Вот. Ну, это кончилось тем, что все-таки мы улетели в Одессу,
а посадили нас в Симферополе.
...В фильм "Вертикаль"
я не собирался писать песни, а вот эту песню я написал случайно
("Здесь вам не равнина, здесь климат иной"). Мы просто занимались,
у нас были ледовые занятия, и в это время погибла группа...
не погибла, а потерпела бедствие одна группа из ЦСКА, а
погиб такой майор Жевлюк, знаменитый был тогда альпинист.
Они просто вышли в три часа дня, в самый камнепад. Знаете,
солнышко подпечет в горах, и начинают сходить камни. И вот
они, для того чтобы установить рекорд, раньше дойти до вершины,
вышли в это время. Их побило камнями. Двое были ранены,
один погиб, а двое оставшихся здоровыми, их товарищи, которые
с ними шли в связке, они вот на таком карнизике двое суток
терпели, чтобы помогать спускать... Нельзя было подойти,
вертолет даже не мог приблизиться, непогода началась. И
они опустили этих раненых своих ребят. А мы им уже помогали,
потому что мы ближе всех были, спускаться по морене. Я видел,
как они себя ведут. Слова из этой песни очень часто высекают,
пишут на камнях, на могилах альпинистов или на месте их
гибели.
- Расскажите о
ваших песнях к кинофильмам.
- В кино
довольно сложно и менее плодотворно работать, чем, скажем,
в театре. Например, я писал песни сейчас для двух последних
моих фильмов - "Бегство мистера Мак-Кинли" и "Стрелы Робин
Гуда". Ни там, ни там ничего не осталось. В "Мак-Кинли"
кое-что осталось, какие-то ошметки, хотя сделали рекламу.
В журнале написано, задают вопрос режиссеру: "А вот Высоцкий
у вас будет играть, не будет ли он конкурировать с Банионисом?"
А режиссер отвечает: "нет, дескать, не будет, они такие
разные, и вообще Высоцкий будет петь как автор, как уличный
певец, исполнять девять своих баллад". В результате, я посмотрел,
там осталось их полторы, хотя я все девять написал. Все
записал с оркестром. Работал просто как вол, потому что,
во-первых, не про нас, а про них, да еще не сейчас, а в
будущем. Вот, значит, попробуй. Ну вот. А в результате я
пошел смотреть - там с гулькин нос осталось всего этого.
В общем, довольно печальное зрелище. Понимаете? И всегда
досада берет. А получилась простая очень вещь. Кроме того,
что там были какие-то люди не согласны с текстами, или согласны
- это уже бог им судья, это, знаете, кто как. Но там произошло
еще другое: я писал песни трагические, отчаянные, очень-очень
нервные, а... а кино получилось повествовательное, раздумчивое,
довольно медлительное. Поэтому они не вошли. Кино-то не
выбросишь. А песни можно. Вот они их и убрали. Такая же
история была и в "Робин Гуде". Сказали, что баллады утяжеляют.
И это случается довольно часто...
- Отвечаете ли
вы на письма?
- Знаете, когда
получаешь письма, всегда обидно не ответить. Потому что
письма удивительные бывают. И, в общем-то, это дает силы
работать, когда ты читаешь такое письмо. Вот я, например,
получил письмо от человека, который был командиром подлодки.
У них потек реактор в Средиземном море, и они уходили с
курса, по которому много-много судов пассажирских проходит,
чтобы не загрязнить, не заразить воду, и они уходили, очень
долго не всплывали. Так вот они шли под водой, и у них не
хватило... в общем, были проблемы с кислородом. Был взрыв.
Они переборки задраили, и... в общем, они всплыли очень-очень
быстро. И последний, кто лег в кессонный аппарат, был как
раз командир лодки, и у него была кессонная болезнь. Это
страшные боли. Говорят, что это непередаваемо, ни с чем
не сравнимые боли. Если кто-нибудь знает, что такое почечная
колика, вот это раз в десять сильней, когда все болит. И
вот он просил все время, все время в течение двух суток,
потому что сознания он не терял, он ощущал эту боль, боль,
и чтобы не умереть от болевого шока, он просил все время
ставить ему песню "Спасите наши души". Я уж не знаю, почему
так, но он это слушал в течение двух с лишним суток.
- Почему вы пишете
песни о спорте?
- Ни одно
мое выступление без спортивных песен не обходится. Я давно
уже говорил о том, что мечтаю написать песни обо всех видах
спорта, по количеству их в Спортлото. Их, по-моему, там
сорок девять. Пока у меня двенадцать. Или пятнадцать. Сейчас
я вам спою песню, которая называется "Марафон, или Бег на
длинную дистанцию". Песня эта написана не по поводу бега,
а по поводу некоторых комментариев, которые нам всем уже
навязли в ушах, и они... они какие-то дурацкие. Вот, например,
когда слышишь бравый голос Яна Спарре или Озерова, которые
говорят: "Вот еще одну шайбу забросили наши чехословацкие
друзья!" Я всегда думаю: ну почему друзья-то? Ведь они друзья
до того и после того. А во время того они, конечно, соперники
и противники. Или, когда они говорят "профессионалы". Канадские
профессионалы, канадские профессионалы, канадские... и так
далее. Я тогда думаю, что ведь они должны говорить "наши
любители" в таком случае. А они так не говорят. И, наверное,
они имеют в виду, что вот они деньги получают за это...
а наши вроде нет. Это тоже не совсем так, потому что и наши
тоже получают, но ведь самое главное не в этом. А в том,
что профессионализм - это просто умение хорошо выполнять
свою работу. И в этом смысле как раз наши спортсмены оказались
большими профессионалами. Мне всегда вспоминается анекдот,
как на "Узбекфильме" работал с цыганским ансамблем режиссер
и постоянно им повторял: "Да, будьте любезны, товарищи цыгане,
я вас прошу, вот вы встаньте, мы будем вас отсюда. Вот здесь,
пожалуйста, товарищи цыгане!" И один так на него посмотрел
и говорит: "Сейчас-сейчас, товарищ узбек!"
Ну вот из-за
этого и написана эта песня, которая называется "Марафон,
или Бег на длинную дистанцию".
- Меняете ли вы
в своих песнях слова и музыку и почему?
- Понимаете, это дело живое
и живучее. Авторская песня из-за того, что это... просто
манера беседовать с людьми, это ведь очень подвижная вещь.
Она допускает импровизацию - мои слова, моя музыка, потому,
что хочу, то и делаю. Глядишь, какое слово выкину, другое
вставлю. На ходу меняю темпы и ритмы всех этих вещей. Иногда
даже мелодию. Просто чувствуешь каким-то шестым чувством.
А вы воспринимаете это не глазом, не ухом, не носом - а
вот именно каким-то подсознанием, воспринимаете атмосферу,
которая складывается между нами. Это есть самая большая
ценность в авторской песне.
- На чем основаны
ваши песни, на каких жизненных впечатлениях?
- Меня обычно спрашивают:
правда ли это? Откуда ты, мол, это взял? Где подглядел?
Очень часто во всех моих песнях есть большая доля авторского
домысла, вымысла. Один из главных вопросов, который мне
задают: спрашивают люди, не воевал ли я, не плавал ли на
подлодке, не сидел ли, не летал ли, не шоферил ли, и так
далее, и так далее. Это все потому, что почти все песни
написаны от первого лица. Это, конечно, не из-за того, что
я через все прошел, иначе никакой бы моей заслуги в написании
этих вещей не было. Я обязательно почти все придумываю.
Почти из всех поездок, в которых я бываю, либо по творческим
делам, либо просто так, с отдыхом, я всегда привожу какие-то
впечатления, как, впрочем, и каждый человек. Они потом стираются,
забываются... Вот для того, чтобы они не забывались, я привожу
их домой, сажусь за письменный стол и, значит, зарифмовываю.
И таким образом мне легче их запомнить. Это еще не песни
- потому что в авторских песнях, в них всегда есть какой-то
подтекст, другое внутреннее течение, второй или третий слой.
Они обязательно предполагают наличие человека, который вместе
с тобой будет думать, когда ты их поешь... А эти вот зарисовки,
которые не тянут на песни, они могут быть исполнены просто
где угодно, когда угодно, безо всякого настроения и так
далее. Это обычно всегда шутки.
Есть база, знание того,
что мне рассказывают люди, или то, что я видел. Дальше -
творчество, которое на все это опирается. Но вовсе не конкретные
факты, которые я взял и зарифмовал. Но все-таки - почему
"я"? Я так считаю, что я не особенно занимаюсь ячеством
в своем творчестве. Это просто удобно. Это такая форма,
такая манера - от себя лично. Из-за того, что я актер, я
играл много ролей, и часто мне приходилось бывать в шкурах
различных людей.
- Как вы относитесь
к диссидентскому движению?
- Я что-то никак не пойму,
о каком вы движении... Это я нарочно зачитал, чтобы вам
показать: даже в этом зале, в любом зале, всегда есть люди,
которые приходят с какими-то странными целями: либо с провокационными,
либо еще с какими-то. И вообще это бывает очень странно.
Бывает аудитория, колоссальная аудитория, с которой ты работаешь
весь вечер. Внимательные такие глаза, на полной отдаче.
Вы сейчас посмотрите, если придете сюда, я выжму свитер
свой. Вы увидите, что здесь ты работаешь перед людьми, а
не халтуришь. Понимаете, просто идет разговор, который требует
очень большой сосредоточенности. И вот полторы тысячи человек
это оценили, ушли, вот так вот с этим дыханием... А один
какой-нибудь тип, либо с похмелья, либо из каких-нибудь
соображений, не только не понял, а не принял с самого начала.
Пришел с ощущением, что ему это должно не понравиться. И
он обязательно напишет. А все остальные тысяча пятьсот -
не напишут. И вот этого одного человека писанину будут где-то
там выбирать, это будет двигаться... и так далее. Вы представляете,
какая несправедливость происходит. Ну ладно.
- Что вы думаете
об эстраде?
- Вот вчера по телевидению
показывали французскую эстраду, как они это называют. А
у них, у французов, нет такого слова - "эстрада". Это какое-то
странное слово такое... Эстрада - это сценическое пространство
какое-то. Сцена. И вот, как выяснилось при ближайшем рассмотрении,
все, что есть на этой (якобы) эстраде интересного, - это
все, или почти все, касается авторской песни. Либо пополам,
либо полностью. После Жака Бреля, конечно, у них пока такого
таланта не видать, но большинство из них, из самых интересных,
все-таки пытаются сами делать произведение от начала до
конца. От письменного стола до зрителя. Я уж не говорю про
Жильбера Беко, который сам и тексты иногда пишет, но чаще
всего - музыку, и про Азнавура, который делает и то, и другое,
безусловно, изумительно, пожалуй, лучше всех. Из новых теперь
появился такой Максим Ляфорестье, который делает сейчас
иногда даже такие программы, которые он работает в цирке.
Делает целые тематические вечера по своим песням. Их можно
назвать малыми операми или монооперами, проигрывает за разных
персонажей. Короче говоря, этот жанр очень развивается там
во все стороны, и колоссальное внимание к нему. У нас этот
жанр как-то... спугнули немножечко. Назвали песню самодеятельной.
Почему-то туристической. Вроде это нечто несерьезное. А
вот пожалуйста, оказывается, что во всем мире это самый
уважаемый песенный жанр. Ну а сейчас из-за этого отношения,
между прочим, так долго вот ждем, ждем, что должны появиться
еще ребята, которые будут заниматься этим профессионально,
серьезно и которые смогут с этим работать и выступать перед
большими аудиториями. И все-таки совсем уж не ослаб интерес
к авторской песне, к серьезной песне: к Булату, к песням,
скажем, даже Юры Кукина, который этим занимался сначала
так... как бы левой ногой, потом увидел, что есть такой
большой интерес, даже стал с ними выступать. Ну и Визбор
понемножечку возобновил выступления, стал работать, я слышал.
Значит, это все не забывается. Это дело живучее.
Олег Терентьев
Журнал "ОГОНЕК" 12.10.1998г
|