| |
1
Человек, точнее, чем любой будильник! Если скажешь
себе: надо встать в 7 ч. 10 м. - встанешь в 7 ч. 10
м.
Я проснулся, как от удара - на часах 7 ч. 10 м. А
просыпаться не хочется, потому что чувствуешь, что
сейчас вспомнишь что-то, что вчера сделал что-то,
от чего станет невыносимо стыдно. И гонишь от себя
пробуждение. Во сне, хоть и страшно, хоть и стыдно,
но ведь - проснешься, и все в порядке! .....
<конец 1963 года>
2
У меня очень много друзей. Меня Бог наградил. Одни
пьют и мне не дают, другие не пьют, но на меня не
пеняют. Все друзья на одно лицо, - не потому, что
похожи, а потому, что друзья. И я без них сдохну,
это точно. Больше всего боюсь кого-то из них разочаровать.
Это-то и держит все время в нерве и на сцене и в песнях
и в бахвальстве моем.
<осень 1967 года>
3 (тетрадь "Novoexport" - дорожный дневник)
Виза в посольстве ФРГ. Дежурный взял мой паспорт,
а потом чужие, которые положил поверх моего, потом
пришел человек, из консульского отдела и взял мой
паспорт из-под низа и вызвал меня первым, - немецкий
порядок.
Немцы на дороге взяли нас <на> прицеп, трос
оборвался, но они, проехав еще километр, вернулись
и принесли мне обрывок троса - немецкая сверхчестность.
Одному из них - молодому я дал свою куртку, еще когда
он осматривал наш мотор, просто взял да накинул ему
на плечи, не обращая внимания на его "найн". Он был
поражен.
Мы остановились в темноте, без света, с заглохшим
мотором, на иностранной машине, не доехав 200 км до
Бреста.
Грязь, слякоть, проносились грузовики, я поехал за
помощью, Маринка осталась.
Я попал с каким-то любезным владельцем "Москвича",
разбудившим свою маленькую дочку, чтобы дать мне место,
попал по его указке на автобусную базу, представился
дежурному.
Пошли по щиколотки в грязи, во тьме, между автобусами
искать трезвого шофера, кончившего смену.
Шофера стояли у окошка сдавать дневную выручку - 7-8
руб., уже все выпивши, один шатался и бессвязно бормотал.
Другой вспомнил, что лучший электрик Болтичко Иван
Данилович - третий дом от станции техобслуживания.
Поехал со мной и подъехавшим кстати Петей - трезвым
шофером - до Ивана. Ивана не было, он где-то пил,
пятница ведь, а завтра охота - нужно ловить с утра.
Петя меня знал, но был сдержан, деловит и расположен.
Я совался всюду со своей фамилией, но они и так помогли
бы, хотя Петя, нас отбуксировав, денег не взял, сказав
"Если узнают, что я с вами был, да еще гроши брал..."
Маринка соорудила из двух колес и серебряной облатки
знак "Осторожно", сидела, запершись в машине, мерзла,
пугалась, но не злилась и не привередничала.
Спали в гостинице.
Одна администраторша чуть позавидовала нашему путешествию,
но не злобно, а другая, помладше рангом и летами,
да деловитостью постарше и поопытней, посоветовала
номер дать.
Ночью Маринка чуть выпила с устатку водочки, чтобы
не простыть, а водочку мы добыли с Петей, который
подкинул меня до ресторана и обратно (это после дня
езды на работе). А потом легли и т.д.
То друзей моих пробуют на зуб,
То цепляют меня на крючок.
Рифму найду, а дальше, пойдет - придумаю.
* * *
Утро! Ничего не ясно. Встал. Поел. Пошел. Чувство
было такое, что все равно ведь поедем, что-нибудь
да придумаем. Подошел к горкому - суббота. Никого
и вдруг "Москвич", а в нем человек: "Я, - говорю,
- такой-то. Из Москвы. Сломались мы. Что делать.?"
"Вам, - говорит, - повезло, только наша база и работает".
Поехали. Он оказался каким-то у них начальником, дал
трос, приказал шоферу, подцепили, привезли.
Долго не верили они, что я тот самый, а я назойливо
им фамилию называл. Поверили. Шофер хихикал и застенчиво
глядел.
Хлопотали возле мотора, заряжали аккумулятор.
Аккумуляторщик - бывший шофер, простудил артерии на
ногах, больше шоферить не может. Надеется на минскую
медицину. Звать Жора. Благожелательный, добрый. Другие
тоже, копались в моем реле, ничего не понимали, экспериментировали
с проводами и отверткой, да так все и оставили.
Уехали мы и через знакомых таможенников проскочили
без проверок и приехали в Варшаву.
У Вайды на спектакле-премьере был я один. Это "Дело
Дантона". Пьеса какой-то полячки, умершей уже. Рука
у неё нее, как у драматурга, мужская. Все понял я,
хотя и по-полъ-ски. Актер - Робеспьера играл. Здорово
и расчетливо. Другие похуже. Режиссура вся рассчитана
на актеров и идею, без образного решения сценического.
Но все ритмично и внятно.
Хорошо бреют шеи приговоренным к гильотине. Уже и
казнь показывать не надо, уже острие было на шее.
Потом дома пел. Был Даниэль и Моника - разломавшаяся
"пара", как говорит Маринка. Были гости - монстры
из "8 l/2" Феллини. Спали в хорошей комнате, где работает
"maitre".
* * *
Утром уехали. Поляки, к сожалению, немецких машин
не чинят. Поехали на одном аккумуляторе, т.е. нервничали
всю дорогу, однако дотянули до Западного Берлина.
Любезный немец выпускал нас из ГДР - в этот любимый
и ненавистный для демократических Западный Берлин.
Пограничники ФРГ - просто машут рукой, даже не проверяя
паспортов - зачем?
Устроились в маленьком пансионате "Антика". 30 марок
- ночь. Пошли есть - ели нечто выдающееся. Берлинский
какой-то гигантский кусок - целую ногу с костью от
свиньи, т.е. вареный окорок. Весь съесть невозможно
- мы съели. Потом погуляли: город богатый и американизированный
- ритм высокий, цены тоже, и все есть на тротуарах
- стеклянные витрины-тумбы, там лежит черта в ступе.
Никто не бьет стекла и не ворует. Цент<ральная>
улица - Курфюрстенштрассе - вся в неоне, кабаках,
магазинах, автомобилях. Вдруг ощутил себя зажатым,
говорил тихо, ступал неуверенно, т.е. пожух совсем.
Стеснялся говорить по-русски - это чувство гадкое,
лучше, я думаю, быть в положении оккупационного солдата,
чем туристом одной из победивших держав в гостях у
побежденной.
Даже Марине сказал, ей моя зажатость передалась. Бодрился
я, ругался, угрожал устроить Сталинград, кричал (но
для двоих) "суки-немцы" и т.д. Однако я их стесняюсь,
что ли? Словом - не по себе, неловко и досадно. И
еще ореол скандальности и нервности над городом. И
есть какое-то напряжение у всех, кроме Зап<адных>
Берлинцев.
Смотрели кино французское: "Эммануэла". Там есть все,
что касается секса женского. Трахают ее везде, все
и помногу, мужики, бабы, аборигены, в самолете, на
природе, дома, она тоже не отстает и ударяется в лесбос.
Пошли спать.
* * *
Утром делали машину. Не мы, конечно, а в гараже BMW.
Пока мы гуляли - несколько картинок: мусор на тележке
был уложен камушек на камушек, соринка к соринке.
Хотели мы купить что-нибудь на память и для дома,
но когда пришли, то всего было так много, что расстроились
мы и ничего не купили, только приценились для порядка
и без надобности. Ели много раз немецкие специальные
сосиски с горчицей, и еще что-то, чего названия не
помню, но вкусно и много. Поехали, заплатив и поохав
на цену. В машине почему-то было веселее, может быть
оттого, что здесь мы были все-таки на своей территории
франко-русской. Завертелись строчки и рифмы:
пассатижи - Парижи
обглоданы - Лондоны
Однако, Ваня, мы а Париже
Нужны, как в бане - пассатижи.
Хотя в бане - пассатижи - нужней.
* * *
Дорооооги в ФРГ - это что-то особенного, о чем даже
и писать не надо. Маринка шпарит по-немецки, как я
на английской абракадабре. Объяснили нам, что мы проехали
поворот на какой-то Кассель, а Кассель - это как раз
перед Карлсруе, а Карлсруе - тьфу, и не выговоришь
- перед Страсбургом, а нам туда и надо.
"Давай-ка остановимся спать!" Кто это предложил -
не помню, но оба согласились и остались в маленьком
Карлсруиском домике-отеле, где у хозяев три пуделя
- два умных, один глухой. Хозяева в прошлом, должно
быть, имели бурный роман, но теперь этот Ганс или
Фриц, а может быть, и Зигфрид постарел, а Гретхен
или Брунгильда обрюзгла, но бюст сохранила и поддерживает.
Я в ванной мылся за десять дойче марок. Не стоит ванна
таких денег - нормальная ванна с гор<ячей> и
хол<одной> водой, только почище наших будет
гостиничных ванн, да побольше.
Спали, однако, как дома, но с кошмарами. Маринка уже
которую ночь во сне давила на тормоз и вертела руль,
а я ей советы давал и дорогу указывал. Она не возражала,
потому что спала.
Встал, позавтракали бесплатно, как у них у всех западных
принято, да поехали.
На границе, в Страсбурге, нас не осматривали, а наоборот
- пропустили, только спросили по-французски - хотите
что-то объявить из контрабанды. Мы не захотели - они
не настаивали.
Страсбург - это город. Его немцы всегда себе хотели,
но никогда не получили, французы его любили и берегли.
Еще бы - там еда хорошая и готический собор в мире
известный, и магазины, а в них что угодно. Мы пепельницу
купили - на память - дешевую. Продавщица мерсикала
и хотела нам добра. Ели шукрут. Отравились, но городок
красивый, да и не городок он вовсе, а город. Пошли
на почту звонить, что, мол, мы тут уже, во Франции,
что скоро, мол, уже и дома будем, - в Мэзон то есть
Ляфитте.
Дамочка-телефонистка третировала какую-то непонятливую
девушку, та все что-то меняла, что-то не так набирала
и мешала дамочке спокойно жить. А дамочка - бровки
подбритые, тон на личике, причесочка короткая, глазки
порочные - хотела и любезничала с молоденьким таким,
смазливеньким таким французиком, а девушка мешала,
ну, и та ее убивала взглядами и презрением. Мы в игре
не участвовали, а позвонили да ушли.
Дорога национальная №4 - узкая, но ровная, дождь над
Францией весь день, грузовики с дороги сбивают, а
мы себе едем и беседуем или молчим, это когда каждый
думает, что его ждет, но нам и молчать хорошо, потому
что ведь едем мы вместе и машина, слава богу, обещает
довезти до места.
В Париж въехали неожиданно спокойно, как и положено
Марине в который, а мне в третий все-таки раз. Просекли
город насквозь и сразу - в магазин, к итальянцам,
за едой. Это - Марина, а я бороду отпускать решил,
небрит был и противен и в магазин не пошел.
Дома разгружались, ели, звонили. Было уютно, meплo,
но нервно. Пришли Миша и Милка, и окунулись все в
проблемы детей, которые томятся в Шарантоне и не знают
за что, а родители-то их сами туда посадили, иначе
бы они сбежали под кайфом куда-нибудь и померли бы
где-нибудь или, еще хуже, в преступники бы вышли.
Я Игоря не видел два года, после того как поверил
ему и убедил Марину отпустить его на природу, уж очень
они рвались с другом на природу, как Лев Толстой почти,
да и не он один. Что из этого вышло - понятно. Природа
их не приняла, испугала и отторгла, и заменили ее
ребята марихуаной да ЛСД.
На том до сих пор и стоят, хотя воды много утекло
и нервов родительских истончилось.
И Испания была, и Англия, и Франция, и у отца один
месяц, а воз и ныне там. Спасать надо парня, а он
не хочет, чтобы его спасали, - вот она и проблема,
очень похожа на то, что и у меня. Хочу пить и не мешайте.
Сдохну - мое дело и т.д. - очень примитивно, да и
у Игоря не сложнее. А у Александра то же, но хуже
для него, а для родителей чуть проще, можно и пригрозить
- он под надзором. Вот как...
Сейчас они там видятся даже, что я считаю большим
врачебным идиотизмом. Однако... завтра увидим.
Я наладил аппаратуру. Музыка играет, жизнь идет. До
утра - а там увидим.
* * *
Поехали в больницу. Похоже на наши дурдома, только
вот почище, и все обитатели - вроде действительно
больные. Ко мне разбежался кретин в щетине и потребовал
закурить. Я дал. Врачи разговаривали часа три.
Главный мне не приглянулся. Марину перебивал и даже
уязвлял несколько. Она для него из другого мира, где
слава, деньги, весь мир и, конечно, эгоизм и полное
равнодушие к судьбе детей вообще и своего, в частности.
А она еще в истерике не билась, говорила разумно и
сдержанно.
А им откуда знать то, что у нее внутри, тем более,
им надо причину болезни установить, и проще всего
найти ее в матери и отце, что <лихо> обижали
детю, тепла ему не давали, притесняли всячески и издевались
над ним.
У них практики нет - общаться с молодыми наркоманами,
да еще из творческой интеллигенции. Однако врач все-таки
человек культурный и не хулиганил, и открыто не обижал,
меня слушал.
Я вякал вещи верные, и показалось мне, что все очень
ясно.
Все хотят своего - покоя.
Врачи - избавлением от беспокойного пациента. Покой.
Игорь - избавлением от всех, чтобы продолжать начатое
большое дело. Покой.
Родители, чтобы больше не страдать. Покой.
Я - чтобы мне было лучше,
Все - своего и по-своему, потому общего решения найти
почти нельзя.
План таков, вернее варианты:
1)отца уговорить взять Игоря;
2)взять его к нам;
3)уговорить все же долечиться.
Разделить их и т.д.
Увидели Игоря. Он сидел и что-то калякал, даже не
встал. Под лекарствами он - бледный и безучастный,
глаз - остановлен, все время на грани слез. Я даже
испугался, увидев. Говорили с ним.
Он хочет в Африку, хочет жить у нас, с Александром
обязательно, хочет работать, чтобы потом в Африку,
все хочет сейчас же и ничего не хочет в то же время.
Я пока не могу это описать, и как мать это выдержала,
и выдерживала, и будет выдерживать - не понимаю. Но
положение безвыходное. Созерцать, как парень гибнет,
ведь нельзя. А он-то хочет гибнуть. Вот в чем вопрос.
Ушли. И весь остаток дня прожили в печали, ужасе и
страхе.
Звонил К.В. Позвали его и друга с женой к Жану, где
живет Алеша Дмитриевич. Ели там. В маленьком кафе
возле театра много вкусного. Алеша песни пел, я тоже.
Костя говорил тосты, пьянел и был счастлив, хвастался
большой поэтической и политической эрудицией, намекал
на близкие отношения с Мариной, словом выебывался,
но симпатично, я ему потакал. Он ловко подводил свою
речь к цитатам из стихов и называл Пастернака Борей
(как Ильича назвать Вовчик), друг его и жена балдели
от нашествия знаменитостей и от гордости за высокопоставленного
своего друга.
Маринка держалась отлично, а я тоже хорошо. Отвезли
Константина домой в отель. Завтра он гос<ударственные>
дела будет заканчивать, ему спать надо, а нам необходимо.
И завтра много звонков и дел дома, надо мне раб<очее>
место устроить. Я ведь работать буду, хочу, намереваюсь.
Поглядим, что будет.
* * *
Целый день разбирали хлам: почту, журналы старые,
уже негодные диски и всякое-разное. Сделали мне рабочее
место, установили систему, стало чище и просторней.
У Марины почта колоссальная. В основном все просят
деньги: налоги, страховки, помощь, штрафы, гонорары
адвокатам, которые что<то> там писали, отписывались,
атаковали, защищались от Турнье и его адвокатов, которые
делали то же, только им платит Турнье. Звонки были
от журналистов, чтобы делать фото для тележурналов.
Я чихал во время уборки и таскал хлам вниз. Все пошли
за едой и за всякой всячиной. Это здесь быстро и время
не берет. Только все-таки досадно, что тут все, а
у нас не всем, тут красиво и быстро, а у нас не так
чтобы очень. Вернулись да легли, только посмотрели
"Айседору" по-американски. Ее играет Ванесса Редгрейв
- очень хорошо. Есть там изображение России 1921 г<ода>
и Есенин, который говорит с английским акцентом, читает
стихи, тоже с акцентом, водку пьет, дерется и изображает
русского безумца. Революционные солдаты одеты в потертые
дубленки и поют "Калинку" с акцентом. Она пляшет в
каком-то зале, где висит все, что они знают из лозунгов:
"Знание - сила". Плакат: "Убей немца". Портреты Ленина
во всех ракурсах, и все красно от кумача. Господи,
как противна эта клюква. Стыдно.
Но ведь мы-то, должно быть, про них делаем - еще хуже.
Утром поедем по делам, не по моим, конечно. Хотя и
я зайду по поводу нашей машины и, может быть, поглазею
на вуатюры, я их люблю.
Спокойной ночи.
Да! Я забыл, я ведь разговаривал с матерью - они там
все перевезли. Все идет и без нас.
* * *
Мы поехали в Париж. Марина - к парикмахеру, а в один
час и <в час> тридцать у нее интервью и съемка,
а я с двумя бутылками "Житно" (польской водки) к месье
Жоэефу.
Его на месте не было, и я как дурак пошел с водкой
в консульство, где меня приняли как родного, а один
человек, Миша, повез к себе обедать. Я только успел
зайти во РНАК, где всем иностранцам скидка. На будущее
надо знать.
Обедали у Миши, он вроде чуть левых взглядов, или
хотел мне так показать, меня щупал, но я осторожничал,
что-нибудь скажу эдакое, а потом сразу что-нибудь
такое. Очень мы свободные люди со своими соотечественниками.
У него жена беременная. Таня звать, простая такая
девчушка из Коломны. Он тоже. Имеет некоторый опыт
борьбы за жизнь, с завистью сталкивался, локтями шуровал,
но больше не хочет. Хочет защититься, и в маленький
город преподавать, чтобы спокойней, думаю, что заблуждается.
Везде ведь то же, а на периферии - еще в более невыносимой
форме. Гуляли мы с ним по Елисейским полям, у него
кофе пили в маленькой квартирке-комнате, она здесь
называется "студия". Это когда кухня прямо в комнате,
поэтому, должно быть, наши мастерские тоже наз<ываются>
студии.
Пешком прошелся, у всех жандармов, преимущественно
негров, спрашивал, как пройти. Отвечали. Нашел дом
Тани, дождался Марину, пришли репортеры, а тут и сама
хозяйка приехала из Швейцарии, со съемок. А у Карла,
старшего сына, вчера было двадцатилетие, собралось
общество. Мы провели с ней агитацию, чтобы она не
осталась у разбитого корыта, потому что после развода
герцоги и графы, конечно, ее выкинут. Так, чтобы она
ушла сама и в сильной позиции. Но она как будто ничего
не слышит. А может, просто она что-то другое, кроме
этого, жизнью и не считает, так тогда что мы ей голову
крутим? Глупо.
Был потом ужин, все веселились, и Варавара с мужем
- очень респектабельным молодым фининспектором - показывали
слайды, мы даже удивились: у нее талант есть, это
приятно обрадовало, что она не только красивая, но
и еще что-то. Был, словом, пир во время чумы для взрослых
и скучный, но нужный вечер для детей. Уехали домой
и, конечно, дорогой обсуждали все.
Кертис, муж Бижи, объяснял мне ситуацию с "Континентом".
Но это я позже сам узнаю. Слайды были о свадебном
путешествии в Сицилию - в основном развалины древнего
храма, где-то близ Сиракуз, колоннада, потом церковь
с мозаикой, в пламени фотовспышки - золотая.
* * *
Утром поехали в больницу, опять беседа с врачом по-французски,
видели Александра, он сказал: "А! Ты пришла?! Извини
меня за воровство, это была глупость!" Хороша глупость
на 200 000 F. Почему-то мы все стесняемся ему показать
свое истинное отношение к этому делу, даже лобызаемся
троекратно, как раньше. Может, нам его жаль, а, может,
хотим благородство выказать. Игорь в этот раз лучше
намного, ему снизили дозу транквилентов. Мерил штаны,
говорил много, то разумного, то ерунды, все хочет
жить вместе с Алексом: "Мы, мол, одно тело, одна душа".
Он, должно быть, из породы не вожаков, а самоотверженных
приближенных, очень увлекается людьми и влюбляется,
но, к сожалению, в тех, кто ему потакает.
Уехали мы все опять в полном отчаянье, говорили о
том же и, конечно же, все не знали, что же будет дальше.
Дома глядели фильм дурацкий - "Человек, который стоит
три миллиарда". Это такой электрический благородный
супермен, который спасает мир. Потом был матч. Регби:
Англия - Франция. Очень жестоко и интересно. Французы
выиграли. Маринка снова давала интервью и фотографировалась
в уголочке.
Я лег спать и проспал до утра, а утром уехал к детям.
Я себе мышцу простудил или нерв прищемил во сне, шею
не повернуть. Глупо. Ойкал в машине при каждом толчке
и божился больше никогда не спать. Володъка обрадовался.
Визжал и был похож на белокурого дьяволенка, но намерения
имел благие - нам понравиться и быть пай-мальчиком.
Это ему не удается. Петя - громадный. Смотрел ноты
для поступления и играл на гитаре. Неплохо. Но, конечно,
еще очень по-школьному. Говорили про его учебу у нас
- ему и хочется и колется.
Я пока еще точного отношения к плану переезда в Москву
не имею, но что-то у меня душа не лежит пока. Не знаю
почему, может быть, потому, что никогда не жил так
и потому внутри у меня ни да, ни нет. Но Марина очень
хочет и решила. Ну что же, поглядим. Дети хорошие,
а я привыкну, может быть.
Принял горячую ванну и натерли меня огненной мазью,
я ее вытерпел минут десять и снял - щипет ужасно.
Да-а! Смотрели фильм "Голос бога" с Гарри Купером.
Это про семью квакеров. Скучный, длинный, замечательный
фильм, полный юмора и драматизма. Очень тонкая режиссура
и игра. Очень добротно, по-американски. Фильм 50-х
годов, но он вне времени. Проблемы вечные - жизнь
ломает философию непротивления и пуританства. Натура
человеческая берет верх.
Уснули как убитые и мы, и дети, которые, очень счастливы,
особенно Володька, который вертится и хохочет за пятерых.
* * *
Целый день ели, гуляли, ели, спали. Я мучился со спиной
и вывернутой шеей, однако написал кое-что из баллад.
Очень меня раздражает незнание языка. Я все время
спрашиваю: Что? Что? И это раздражает окружающих.
Мне пишется трудно, и ангел спускается неохотно, и
ощущение, что поймал за хвост, не приходит. Но все-таки
вымучиваю, и в благодарность за работу мозг начинает
шевелиться. Спали. Встали. Поели, я пописал, пошли
детям шмотки покупать, опять поели и поехали, взяв
Петю. Володьке не сказали, он бы это воспринял как
предательство.
Ехали хорошо и радовались, что убежали от снега и
гололеда. Ели в какой-то по-ихнему придорожной забегаловке.
Вроде нашего "Арагви", только побыстрее и посвежее.
Привыкнуть к этому нельзя, как им невозможно, наверное,
привыкнуть к нашему. Каждому свое. Цены - агромадные.
Я всю дорогу вертел строчки:
Вы были у Беллы <...>
Препинаний и букв чародей <..>
* * *
Сколько же я пропустил! Целую неделю. А уже и Игорь
несколько дней дома, и Петю вчера проводили, он два
дня внизу на гитаре играл с кузеном. Игоря повидал
и уехал с Гар де Лион, т.е. с Лионского вокзала. Вокзалы
везде в мире одинаковы - большие и грязные и напоминают,
что все непостоянно: и место, и время, и люди. Накануне
смотрели кино "Фантом де Парадис". Гипертрофированная
история доктора Фауста - мюзикл с прекрасной музыкой
и фантастическими съемками. Фильм получил "Гран при"
за лучший фантастический фильм. Вообще кино смотрим.
"Кровь для Дракулы" про вампиров. Много здорового
и нездорового секса, и бедный старый Дракула волосы
подмазал, чтобы соблазнять невинных девочек, а их
уже и нет, он кровь-то все-таки посасывает, но потом
блюет ужасно, потому что девочек уже испортил садовник,
а девочки - аристократки и развратны поэтому. Кроме
двух, но молодую vierge (новое слово, означает девственность)
садовник все-таки успел лишить невинности, прямо стоя
у стены, и мама их застала, а Дракула пьет кровь на
полу. Но старую деву он все-таки высосал, и когда
его садовник изрубил на куски и вбил кол в него, эта
дева умирает вместе с Дракулой, предварительно поорав.
Хорошо, что умер Дракула - уж очень он мучился и бился
в припадках от недостатка невинной крови.
Еще глядели "Мякоть хризантемы" с Рамплинг, английской
актрисой, хорошей. Там много смертей и сумасшествий,
но сделано неплохо.
Отец, Игоря принял, обещал помочь и помогает, но он
вчера подкурил малость, мерзавец, а в гостях у Бориса
выпил водочки и стал спать.
Борис позвал говорящих по-русски, и я говорил. Слушал
его новую пластинку, где он поет, Марина текст читает.
Это история его, Бориса, в поэзии - довольно странная,
но красивая. Ели вкусно, я попел, все придумывали,
как бы перевести. В один голос сказали - это невозможно.
Еще были дела автомобильные, купили "кадиллак" - старый,
шестьдесят седьмого года, но красивый. Купили больше
из-за цены и для юмора.
Я послал три баллады Сергею и замучился с четвертой
о любви. Сегодня, кажется, добил. Надо завершить Робин
Гуда и начинать для Эдика - военные.
Пошел я с одним человеком, который приятель Бориса,
на вручение премии А.Синявскому и всех их там увидел,
чуть поговорил, представляли меня всяким типам. Не
знаю, может, напрасно я туда зашел, а с другой стороны
- хорошо. Хожу свободно и вовсе их не чураюсь, да
и дел у меня с ними нет, я сам по себе, он тоже. А
пообщаться интересно. Они люди талантливые и не оголтелые.
А ночью позвонил один тип, который уехал, - В.З.,
упрекал, что я его избегаю и т.д., задавал вопросы
вроде:
"Ты из повиновения вышел?" Я отвечаю: "Я в нем и не
был", и т.д. Он, по-моему, записывал - хрен его знает.
Хочет увидеться.
Занервничали мы. Как они все-таки, суки, оперативны.
Сразу передали по телетайпу - мол, был на вручении
премии.
Утром виделся с нашими. Мимоходом им сказал - реакция
слабая. Они ведь теперь тоже либералы. Хотя - кто
их знает.
Но ведь общаться-то с кем-то надо, а то веду полуживотное
состояние, и думаю - зачем я здесь? Не пишется - или
больше не могу, или разленился, или на чужой земле
- чужое вдохновение для других, а ко мне не сходит?
А приеду домой - там буду отговариваться тем, что
суета заела. Каждый день здесь работает телевизор,
развращает, хотя ни хрена не понимаю. Маринка мечется
между плитой, счетами и делами. Я - бездельничаю и
сам не знаю, что хочу.
А тут к тому же случилась у нас утром кража, а может
и не утром, в этом-то и дело, от лености мозги и наблюдательность
притупились - и я, и Маринка не помним и не можем
сократить период возможной кражи.
Либо это у Ольги, когда я пришел в пять часов и до
шести часов тридцати минут, но я не помню - снимал
ли я куртку в это время, когда ходил в "WC" - наверх.
Если снимал - это могло случится там, потому что в
четыре тридцать они еще были в кармане - я их ощущал,
да и вынимал, а если это не так - значит уже ночью
- дома. На Игоря трудно подумать. Может, кто-то случайно
зашел в открытый дом и не удержался от искушения,
а может быть, и вор. Но тогда почему он больше ничего
не взял???
Влез только в сумку и в куртку. Денег забрал 2000
Fr. - в общем, много. Я расстроен жутко. Маринка чем-то
отравилась, и рвало ее, да еще голова...
20 января - конец февраля 1975 года
Наверх
|
|